Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

За пределами этих протоколов, рассказывающих о первом периоде работы кружка, даже сообщаемые надежными источниками факты хронологического порядка требуют дополнительной проверки. Так, например, из упомянутых в воспоминаниях Евгении Каннак литераторов (ср.: «Кроме „начинающих“ – среди них София Прегель, Юрий Джанумов, Борис Бродский, Виктор Франк – были там и люди постарше, начавшие печататься еще в России – Сергей Горный, Владимир Ирецкий»[1048]) в протоколах Горлина появляются только двое – Джанумов и Бродский. Хотя связь Софии Прегель с берлинским кружком (как и близость к нему Виктора Франка) сомнения не вызывает, подчеркнем, что в начальных встречах Клуба (зафиксированных протоколами Горлина) она участия не принимала. Ее первое появление в публикациях Клуба, как нам удалось установить, относится к январю 1930 года, то есть в самом кружке она оказалась предположительно или в конце 1928‐го или же в течение 1929 года (см. Приложение 1).

Уже на втором заседании Клуба (20 февраля 1928 года) обсуждался вопрос о собственном периодическом издании; после пятого заседания (2 апреля) состоялась не отраженная в протоколах встреча (6 апреля), а затем Блох незамедлительно обратилась к Лозинскому с размышлениями о возможных конфликтах внутри намечаемого круга редакторов и о привлечении парижских литературных сил для нового журнала:

Дорогой Григорий Леонидович!

Ihren werten Brief habe ich dankend empfangen. Только что вернулась с заседания редакционной коллегии журнала. У него еще нет имени, но он постепенно приобретает реальность. Меценат готов на жертвы, поэты дают мне свои стихи. Художница (О. Бродская) готова делать обложку. Обращаюсь к Вам и Константэну с покорнейшей просьбой направлять к нам поэтов и беллетристов из тех, что помоложе. Мы пока не хотим маститых профессионалов. Мы хотим открыть тех, кто еще не открыт. Может быть, это все вздор, но здесь, правда, чувствуется потребность в неокрашенном, чисто литературном журнале, где бы могли печататься все, кто того достоин, независимо от их направления. Меня несколько смущает участие в нашем обществе и в этом органе одной враждебной мне птицы. Как Вы к ней относитесь? Я решила быть – объективной. Птица ведь все же поэт. Но она меня раздражает. C’est plus fort que moi. Что касается Пиотровского, то он, хоть и несносен, но пишет иногда хорошие стихи! Нет, парижские поэты веселее! Предвижу ряд осложнений, но решила по мере сил этому делу помочь. Дорогой Григорий Леонидович, если Вы встретите на своих путях талантливых молодых поэтов, скажите им, чтобы прислали стихи (по моему адресу) мне. Ведь Вам и Константэну, наверное, виднее, к кому можно обратиться в Париже, и, наверное, там есть поэты еще более достойные, чем наши. Это относится также и к прозаикам. К «Звену» редакционная коллегия питает великое уважение и дружбу[1049].

Подробно история отношений Раисы Блох с Владимиром Набоковым (называемым в разных ее письмах «птицей» / «райской птицей», то есть Сирином) реконструирована благодаря недавним скрупулезным разысканиям Максима Шраера[1050]. По упоминаниям в письмах Блох к Лозинскому можно составить также некоторое представление о характере той продолжающейся напряженности и антипатии, которой сопровождались их берлинские встречи.