Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Их разлад начался после рецензии Набокова в «Руле» на сборник Блох «Мой город», совершенно ошеломившей ее как своей аргументацией, так и тем литературным контекстом, в который Набоков счел возможным поместить ее творчество[1051]. Вполне понятно, что когда на четвертом заседании, 19 марта 1928 года, в кружке появился Набоков, который относился к Горлину с симпатией, был им приглашен и тогда же принят в члены «Клуба поэтов», Блох почувствовала, что это превыше ее сил («C’est plus fort que moi», цитату см. выше). Поначалу, однако, проявлений вражды с его стороны она не замечала: «Кстати нужно сказать, что райская птица совсем приручилась и мое существование терпит с благосклонной улыбкой. Завтра она даже почтит своим посещением 9‐е юбилейное собрание „общества берлинских поэтов“. Особой приязни я к ней все-таки не чувствую»[1052].

Во второй половине ноября 1928 года в кружке разразился скандал при обсуждении книги Алексея Ремизова «Звезда надзвездная» в связи с рецензией на нее в «Руле» Набокова и ответом Николая Зарецкого[1053]. Этот эпизод был, конечно, травматичным как для Горлина, тесно связанного с обоими участниками конфликта, так и для Блох. Во время резкого обмена мнениями на заседании кружка она поддержала позицию Зарецкого; о самом столкновении Горлин и Зарецкий вспоминали еще три года спустя[1054]. Однако в письме Блох к Лозинскому в сочельник 1928 года (по григорианскому календарю) ее неприязнь к Набокову выражена, как и прежде, глухим упоминанием, без ссылки на недавнее происшествие с Зарецким: «Пишу историю монастырей по латыни, собираюсь с поэтами на чаепитья, не одобряю райской птицы, а также стихов Веры Инбер, которые почему-то нравятся моему брату. А Вам?»[1055]. Парижские литературные события заставляли Блох задуматься о все еще стесненных обстоятельствах берлинского Клуба в середине 1929 года и давали повод сообщить об изменениях в его составе:

Читала критику Константэна на молодых парижских поэтов и очень жалела, что у нас еще нет сборника и денег, чтобы таковой издать. Мы завели копилку и надеемся к зиме разбогатеть. Пишутся очень неплохие стихи; райская птица отстала, но есть люди гораздо способнее ее[1056].

На следующий год напряжение все еще оставалось, и в письме к Лозинскому от 9 февраля 1930 года (датировка под вопросом, текст письма см. ниже) Блох упоминает о «невыносимой для меня райской птице» в связи с публикацией стихов Вл. Пиотровского в газете «Руль». Через несколько месяцев она сообщает о каких-то проявлениях враждебности по отношению к кружку во время подготовки первого публичного выступления «Клуба поэтов»:

Был несколько дней тому назад Вечер Берлинского Клуба Поэтов. Народу пришло много, несмотря на каверзы райской птицы и ее приспешников. Вы себе не можете представить, сколько у этих людей «комплексов». Все друг на друга обижены и друг другу мстят, а райская птица ядовитее всех[1057].

После переезда в Париж Блох почти не встречалась с Набоковым. Согласно записям Владислава Ходасевича, Блох не была на литературном вечере Сирина и самого Ходасевича 8 февраля 1936 года[1058]. В письме к Евгению Рабиновичу она упоминает о присутствии Набокова на вечере Пиотровского 4 марта 1939 года[1059], а вскоре, 7 мая 1939 года, сталкивается с ним последний раз, в дружеском кругу: «Сирин, Вейдле, Горлины»[1060].

Вернемся к письму Блох от 6 апреля 1928 года о молодых парижских поэтах. На эту просьбу Григорий Лозинский отреагировал незамедлительно – через его посредничество она получила стихи – даже впрок, для еще не существующего журнала: