Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Сначала полтора часа ушло на процедурные споры: разбирать ли дело на парткоме или же отдать на общее партсобрание объединения поэтов? Решили – на парткоме. <…>

Чего же от него требовал партком? Публичного заявления в печати о том, как он относится к издательству «Грани» и ряду статей, аттестующих его как врага советской власти.

Вначале Окуджава согласился выступить в журнале «Дружба народов», а не в «Литгазете», но затем отказался и от этого…

Окуджава к концу заседания, казалось, был подавлен. В ответном слове он сказал, что не согласен с оценкой его творчества Ереминым (Д. Еремин, член парткома, «разобрал» все творчество Окуджавы, говорил о его мещанском характере, резко осудил его поведение в тот день), но, главное, Окуджава вновь решительно отказался выступить в печати с отмежеванием от «Граней».

– Не хочу унижаться, – говорил Окуджава, – это ничего не даст.

Сергей Сергеевич Смирнов пытался его вразумить…

На заседании парткома раздавались возгласы: «Ну, мы уже уподобляемся бюро объединения поэтов. Чуть ли не становимся перед ним на колени!». Кто-то вспомнил слова Сергея Наровчатова, первого секретаря правления Московской писательской организации: «Булат подготовился к выходу из партии. Такова логика его поведения». Была предложена резолюция: «За непартийное поведение, за отказ выступить в печати с отмежеванием от антисоветского издательства „Грани“ – из партии исключить!». Голосовали члены парткома. Единогласно.

По ходу прений Окуджава поспорил с Алексеем Пантелеевым, по-грузински что-то резко сказал ему; потом по-русски: «Как вы ко мне относитесь! Не даете говорить!». Поднялся и ушел.

Окуджава покинул Центральный дом литераторов в окружении своих друзей[1478].

(Просим извинить нас за повторение одних и тех же фактов в цитатах из текстов разных лиц, но в данном случае эти совпадающие между собой детали говорят в пользу их достоверности. В свою очередь, «разночтения» в предъявлявшихся Окуджаве обвинениях не всегда свидетельствуют о забывчивости авторов, но и доказывают, что перечень обвинений состоял не из одного пункта. Логично было бы думать, что в будущем можно ожидать обнаружения в архивах некой «справки», целенаправленно подготовленной Главлитом или КГБ по этому вопросу. Вспомним фразу Жигулина от 13 апреля: «Меры… принимались. Но по чьей-то директиве все было собрано снова».)

Решение парткома действительно нуждалось в утверждении, которого вышеупомянутые исполнители будут ожидать еще около полугода. А весть разносится в писательской среде молниеносно, и ряд литераторов 3–8 июня фиксируют факт исключения Окуджавы из партии в дневниках (среди них – жена известного скульптора Ю. Нельская-Сидур[1479], а также А. Гладков и Л. Левицкий).

Жигулин узнает о случившемся на следующий же день, о чем 2 июня делает такую запись: