Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

В своем архетипическом виде обряд инициации включает три стадии: (1) утрата исходного социального статуса и отстранение от жизни в ее привычной форме; (2) лиминальное состояние (обозначенное, как правило, через ритуальную смерть) и (3) возвращение/воскрешение, сопровождающееся обретением эзотерического знания и нового имени. Процитированный выше эпизод соответствует второй, самой важной и опасной стадии. События, предшествующие сошествию героя в «подземный мир» метро, можно интерпретировать как предсмертное состояние, спровоцированное странным психическим заболеванием, которое побуждает героя бросить привычное существование и предаться бесцельным блужданиям по парижским улицам. Резкая перемена житейских обстоятельств приводит к трансформации сознания, галлюцинациям, параличу воли и обострению чувственного восприятия: «Непостижимый процесс перемещения внимания вызвал даже известное обострение его чувств, в особенности слуха и зрения; но та область, где обычно находились все вопросы, связанные с его материальным устройством, становилась для него закрытой»[244]. «Протокол» умирания героя включает в себя постепенную утрату способности любить и отчуждение от близких людей, состояние полусна-полуяви, «потерю времени» и искажение пространства – так что прогулка по ночным улицам превращается в путешествие по бесконечному черному туннелю. Время от времени ему приходит в голову, что он совершает путешествие (как и туннель, путешествие – поэтическая метафора смерти), и он сравнивает себя с «мертвой рыбой, увлекаемой течением»[245]. На перемещение героя в царство смерти указывает и традиционный символ реки, возникающий в его воображении, когда он смотрит на двойной ряд зажженных фонарей на Елисейских Полях. Через четыре дня после приступа странной болезни, когда «действительность исчезла» и его «способность жизненной ориентации окончательно потерялась»[246], он спускается ко входу в метро, где ему снится мистический сон. Этот эпизод содержит отсылки к различным духовным практикам, в которых сон считается переходной стадией, способствующей трансформации сознания и погружению в трансцендентную реальность.

Период блуждания по Парижу (или постепенного «умирания») и последующая «смерть»/сон соответствуют первой и второй стадиям обряда инициации. Третья, заключительная стадия начинается утром, когда герой просыпается и выходит на поверхность, чувствуя, «точно он вышел из подземелья в открытое поле»[247]. Роль «открытого поля» исполняют Елисейские Поля – прозрачная отсылка к мифическому Элизию. В этот момент умственные способности героя начинают восстанавливаться, однако процесс инициации завершается лишь несколько дней спустя, когда героя арестовывают под Триумфальной аркой (еще один архетипический инициальный локус) и временно помещают в тюрьму (что в буквальном смысле соответствует периоду изоляции, обязательной составной части любого обряда инициации). В итоге он оказывается перед судьей, который, взвесив его «грехи» (отсутствие документов, постоянного адреса и работы), решает его отпустить. Символическое странствие героя в Аид завершается благополучно: его фотографируют, снимают отпечатки пальцев, он получает документы и обретает новый социальный статус.

Основная цель и итог всякого обряда инициации – обретение сакрального знания. В рассказе Газданова герой, глядя на свое неподвижное тело глазами змеи, начинает осознавать неоднозначность человеческой природы и свою собственную двойственность. Мотив внутреннего раздвоения находит выражение в самой повествовательной структуре рассказа. В самом начале гомодиегетический нарратор сознается в том, что до некоторой степени отождествляет себя со своим другом (героем рассказа): «Рассказы его всегда носили несколько беспорядочный характер; и все-таки я слушал их с интересом, ибо нередко в том, что он говорил, я узнавал свои собственные мысли»[248]. В этом содержится намек на то, что странный эпизод, изложенный в рассказе, на деле мог произойти с самим рассказчиком. Создав анонимного «друга» и прибегнув к повествованию от третьего лица, он декларирует намерение взглянуть на себя со стороны.

Не исключено, что образ змеи, обвившейся вокруг человеческого тела, как и весь рассказ «Фонари», отражает увлечение Газданова масонскими обрядами[249]. Примечательно, что рассказ был опубликован за год до его вступления в масонскую ложу[250]. Эмблема с изображением змеи традиционно украшала ритуальные фартуки масонов, как постоянное напоминание о неразрывной связи между «низшими» и «высшими» формами бытия. Эту традицию можно интерпретировать и в более широком контексте воспринятой масонами древнеегипетской символики: змея ассоциировалась с бесконечным циклом рождений и считалась хранительницей эзотерического знания, в том числе и тайны внутреннего потенциала каждого человека, а также являлась знаком высокого статуса (змеи украшали головные уборы фараонов и бога Ра).