Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

Немного припухшие от горячей воды, с коротко подстриженными ноготками, наивные; непривычные к тому, чтобы кто-нибудь на них смотрел, целовал, прижимался к ним горячим лбом – ноги уличной девчонки обернутся в ножки Психеи. […] Вечность прошла, пока показались пальчики… И вот – исполнилось все. […] Eе ножки трепещут в цепких жадных ладонях и, трепеща, отдают последнее, что у ней есть, – самое сокровенное, самое дорогое, потому что самое стыдное: легчайший, эфемерный и все-таки не уничтожимый никакой прелестью, никакой невинностью, никаким социальным неравенством запах…[332]

Представляя «уличную девчонку» как душу (Психею) разлагающегося города, Иванов особенно близок к Миллеру, который в своем романе близко подходит к пределам дозволенного в литературе и усиливает основные компоненты «парижского мифа». Непомерная сексуализация Парижа в «Тропике Рака» восходит к целому ряду более ранних текстов других американских писателей «потерянного поколения». У Хемингуэя в «Фиесте» то и дело упоминается тяга всего мужского общества к соблазнительной леди Бретт Эшли. Англичанка по происхождению, Бретт символизирует космополитический Париж ночных клубов, дорогих баров и роскошных отелей – мир, впрочем, весьма далекий от грязных улочек и борделей, описанных у Миллера. В рассказе Ф.С. Фицджеральда «Опять Вавилон» (1931) герой, мучаясь совестью, вспоминает свою бессмысленную парижскую жизнь, когда он не мог противостоять «дразнящему, влекущему обаянию» Лорейн, «хорошенькой пепельной блондинки лет тридцати, из той компании, с чьей помощью в то бесшабашное времечко… месяцы пролетали, как короткие дни»[333]. Воплощая в себе разрушительный потенциал веселого Парижа/Вавилона «тучных лет», Лорейн становится символом темной силы соблазна. Париж предстает местом, излучающим чувственность и эротизм, которые ярче всего проявляются через женские образы. Однако в конечном итоге героя, блуждающего по французской столице, соблазняет не женщина, а сам город, воспринятый через призму женского начала[334].

Французы в изумлении наблюдали за тем, как праздные иностранцы заполоняли их город. В том же году, когда Хемингуэй опубликовал «Фиесту», Поль Валери написал статью «Роль Парижа» (Fonction de Paris, 1927), где пытался определить, как воспринимают город приезжие: «Париж… в глазах иностранцев предстает городом неприкрытой роскоши и свободной морали. Все наслаждения выставлены напоказ. Сюда приезжают, чтобы забыться и поразвлечься»[335]. Оценка Валери грешит односторонностью – она скорее касается отношения богатого заокеанского туриста, но явно расходится с ощущениями других парижских обитателей иностранного происхождения. Как видно из произведений, рассмотренных в этой главе, за Парижем как локусом чувственных наслаждений и роскоши неизменно маячит город отчаяния и творческих мук.

В литературе тех лет рефлексия о современности неразрывно связана с представлениями о столичном мегаполисе. Подобно Дублину Джойса и Петербургу Белого, Париж предстает архетипическим городом, микрокосмом, точкой пересечения мощных энергетических потоков, воздействующих на весь мир, а также проекцией ментальной топографии, тревоги, отчужденности и маргинальности. Ссылаясь на расхожее представление о всемирной значимости столицы Франции, Блоуэр пишет: «Соответственно, многие люди по всему миру считали ее изучение и осмысление необходимым жизненным опытом, без которого невозможно осознать наступление современной эпохи»[336]. «Культурная столица мира» стала не только основным центром литературного творчества, но и общим кодом для многоязычных текстов, созданных писателями послевоенного поколения – как французами, так и иностранцами. Город сделался метафорой экзистенцального опыта личности, болезненно переживающей исторические потрясения. Русские эмигранты создавали свои произведения на периферии транснационального парижского текста, населяя французскую столицу собственными фантазмами. Этот корпус, вобравший в себя разнообразие стилей и дискурсов, от сюрреализма и городской «физиологии» до отсылок к русской литературе, стал красноречивым выражением их поколенческого самосознания. Кроме того, он представляет собой их вклад в коллективный проект репрезентации в литературе современного города, а точнее – описания современности как урбанистического проекта.

Часть III Литература ар-деко

Глава 7 Посттравматический синдром