Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

В «Распаде атома» Иванова есть серия сцен, иллюстрирующих «всепоглощающее мировое уродство»[318], которые во многом созвучны «Тропику Рака»: можно подумать, что персонаж-вуайерист смотрит на окружающую его городскую жизнь глазами героя Миллера, снимая обманчивые покровы с привычной реальности: «Сладковатый тлен – дыхание мирового уродства – преследует меня, как страх»; «Я иду по улице, думаю о Боге, всматриваюсь в женские лица. Вот эта хорошенькая, мне нравится. Я представляю себе, как она подмывается. Расставив ноги, немного подогнув колени»[319]. Значительная часть произведения Иванова, которое он сам называл «поэмой», состоит из назывных предложений, с минимальным использованием глаголов – в результате получаются списки предметов, людей и событий, которые нарратор наблюдает на улицах города, а также мыслей, чувств, случайных поэтических строк или имен литературных героев, которые всплывают в его памяти. Эта каталогизация напоминает прием, к которому постоянно прибегает в своем романе Миллер. Как и Миллер, Иванов выстраивает свои списки без всякой иерархии, они собраны по принципу монтажа: между ничем не схожими предметами, помещенными рядом, устанавливаются произвольные связи. В один из списков включены «салат», «перчатки», «световые волны, орбиты, колебания, притяжения», «фатальная неизбежная осечка», «сияние ложных чудес», «англоманы, толстовцы, снобы русские», «грязь, нежность, грусть» и прочие на первый взгляд бессмысленные последовательности, которые возникают и мгновенно распадаются в «русском, колеблющемся, зыблющемся, музыкальном, онанирующем сознании» героя[320]. В итоге неясно, порождает ли эти каталоги город, который бомбардирует фланера бессвязными фактами, или фланер видит вокруг себя отражение собственного искаженного сознания.

Роман Гуль и другие критики отмечали сходство между «Распадом атома» и «Тропиком Рака» – которое сам Иванов, впрочем, решительно отрицал: «К тому моменту, когда я писал [“Распад атома”] я Миллера даже и не нюхал. Миллер дошел до нас в 1939, а “Атом” был написан… в 1937»[321]. В отсутствие непосредственного влияния случайный диалог между двумя текстами выглядит еще интереснее, выявляя параллели между восприятием реальности двумя парижскими писателями-иностранцами, их откликами на метафизический кризис и их стилистическими приемами. Даже центральный образ Иванова – распад атома, метафора энтропии мира, неизбежного краха цивилизации и индивидуального сознания – кажется откликом на слова Миллера:

Если бы кто-то решился перевести на язык слов то, что у него в сердце, записать свой подлинный опыт, свою истинную правду, я думаю, мир бы раскололся, разлетелся на части, и никакой бог, никакая случайность, никакая воля не смогли бы собрать обломки, атомы, неразложимые элементы, которые входят в его состав[322].

Роман Миллера прежде всего сосредоточен на попытках героя обрести «голос в изгнании»[323]. Как подчеркивает Блайндер, его поиск «творческого “я”» в большой степени окрашен тревогами по поводу отношений с отсутствующей бывшей женой Моной. Герой Миллера, судя по всему, не способен «функционировать без [ее] присутствия в его сознании»[324]. Мона в «Тропике Рака» так и не появляется, возникая только в воспоминаниях. Получив телеграмму о ее прибытии на вокзал Сан-Лазар, герой ждет ее напрасно. Она не присылает ему денег, в которых он отчаянно нуждается: ежедневные походы в контору «Американ экспресс» подчеркивают его эмоциональную и финансовую зависимость от Моны, его неспособность хоть как-то обрести контроль над ней, их отношениями и собственной жизнью в целом. По сути, Мона служит в романе основной причиной постоянных душевных терзаний героя. Неудовлетворенное желание пропитывает всю его парижскую жизнь: без нее город начинает рушиться, а «женщины, занимающие ее место, еще отчетливее становятся воплощением его распада»[325]. Избыточная физиологичность, телесность, пошлость и гротескная нимфоманиакальность случайных партнерш героя[326] еще больше подчеркивают пустоту, которую оставила в его жизни Мона.

Сходную сюжетную канву мы видим и в «Распаде атома». Блуждая по Парижу, герой постоянно страдает из-за разлуки с любимой: «Но вот ты вобрала мой свет и ушла», «Ты уносила мой свет, оставляя меня в темноте. В тебе одной, без остатка, сосредоточилась вся прелесть мира»[327]. Возлюбленная Атома столь же неуловима и недостижима, как Мона Миллера. Герои Миллера и Иванова способны любить только женщин, лишенных физических, материальных примет; их возлюбленные существуют лишь в памяти, и у Иванова женский образ растворяется без следа «в перистом вечернем небе»[328].