Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

Традиция обращаться к городу как к женщине уходит корнями в классическую Античность, если не глубже. Взгляд через гендерную призму порождает целый ряд ассоциаций между городским пространством и загадочностью, инакостью, красотой, элегантностью, наслаждением, пороком, развратом (ср. «вавилонская блудница»). В литературе XIX века мегаполис часто представал как театральные подмостки для лирического героя, а в «Цветах зла» Бодлер перекодировал отношения между феминизированным «телом» Парижа и художником-фланером, особо выделив мотив завоевания[302]. Позднее связь фланера с городом нашла новое выражение в искусстве сюрреалистов, в котором основной целью любой прогулки стала нежданная «чудесная» встреча. Типичный герой сюрреалистов встречает на пустынных парижских улицах загадочных незнакомок, которые завлекают его все дальше в лабиринты ночного города[303]. Эти феи ночи – обыкновенные проститутки, хотя этот факт и не играет особой роли. Воображение сюрреалистов поэтизировало проституток, превращая их в воплощение Вечной Женственности, проекцию души Парижа, спутниц, которые сопровождают героев в их странствии по столице.

Андре Бретон создает свой вариант сюрреалистического Парижа в «Наде», открывая первую главу вопросом, который указывает на самопознание как центральную тему романа: «Кто я?» (Qui suis-je?) Пытаясь ответить на этот вопрос, он предлагает двусмысленную формулу («я тот, кого я преследую»), утверждая, что вынужден играть «роль призрака». Когда к концу книги он вновь обретает свое самостоятельное «я», предшествующее повествование начинает прочитываться как рассказ об инициации. На этом пути героя сопровождает Надя, молодая женщина, которая объясняет ему, что по-русски ее имя означает «надежда». В книге описаны ее многочисленные встречи с Бретоном в кафе и прогулки по Парижу, продолжавшиеся несколько месяцев после их «случайной» встречи. В отличие от нарратора у Нади нет ни малейших сомнений в том, кто она такая, она отвечает без колебаний: «Я странствующая душа». Надя оказалась в Париже недавно, живет на сомнительные доходы – судя по всему, от проституции и торговли наркотиками, а также на подарки богатых любовников, а все свободное время проводит на парижских улицах, завороженная атмосферой города. Для Бретона Надя является воплощением всех основных идеалов сюрреалистов: красоты, эротизма, загадки, ясновидения, непредсказуемости и творческого начала (книга иллюстрирована рисунками Нади, а в одном эпизоде она предлагает поиграть в ассоциации, что напоминает сюрреалистический метод «автоматического письма»). А еще она привлекает героя тем, что у нее периодически бывают галлюцинации и припадки безумия: Бретон, работавший во время Первой мировой войны в психиатрическом госпитале, утверждал, что речи сумасшедших часто приподнимают завесу над бессознательным.

Открывая перед автобиографическим героем Бретона тайны Парижа и мира в целом, Надя внушает ему мысль, что жизнь необходимо расшифровывать как криптограмму. Надя служит источником вдохновения и даже, мистическим образом, приводит его к истинной любви, Сюзанне Мюзар, которой посвящен лирический пассаж в конце книги. Возможно, поэтому исследователи творчества Бретона видят в Наде не просто героиню любовной истории, но идеальную героиню сюрреалистов, воплощение их взглядов на жизнь и искусство[304]. Однако, возможно, основная функция этого «всегда вдохновенного и вдохновляющего создания, любившего одно – быть на улице, – для нее единственном месте подлинного опыта»[305], – быть символом, загадкой и «душой» Парижа.