Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

Столь же призрачным предстает Париж и в рассказе «Часы без стрелок» Владимира Познера, также написанном в стиле магического реализма. Рассказчик, ведущий повествование от первого лица, и его странный русский знакомый перемещаются по городу с целью навестить некоего умирающего старика: он кажется глухонемым, но постоянно слушает граммофонные записи оперных арий. По мере их продвижения атмосфера становится все более готической (ночь, загадочный незнакомец, неведомые, погруженные во тьму уголки города, нищенское жилище умирающего и т. п.). Хотя рассказчик прекрасно ориентируется в Париже, он не узнает его по ходу этого бесконечного путешествия. Их экипаж постоянно отклоняется от маршрута, невозможно сказать, находятся ли герои в городе или в деревне. Искажено не только пространство, но и время, возраст персонажей и эпоха, в которую происходит действие: вместо таксомотора рассказчик и его спутник вроде бы едут в старомодном дормезе, у кучера «морщинистое личико семидесятилетнего мальчугана»[299]. Это парадоксальное повествование становится текстуальным воплощением города, полного взаимоисключающих явлений. Читателю никак не объясняется модальность этих событий, а ненадежный рассказчик не в состоянии восстановить их хронологию, поскольку периодически задремывает и, соответственно, слышит только обрывки объяснений своего спутника. Образ «часов без стрелок» становится метафорой смещения временны́х слоев, выхода из привычного хронотопа и искажения реальности.

Для магического реализма типичны открытые концовки, однако развязка истории Познера крайне неожиданна – и задним числом превращает весь текст в пародию. Старик умирает под арию тореадора из «Кармен», и рассказчик узнает в нем некогда знаменитого оперного певца. Кроме того, повествователь вынужден раскрыть перед своим спутником маленький обман: он не врач, а писатель по фамилии Познер и приглашение посетить умирающего принял исключительно из «профессионального любопытства». Это признание превращает фантастическую историю с элементами готической мелодрамы в чисто литературное упражнение, цель которого – продемонстрировать надуманность и вторичность нарративных приемов, которые травестируются в тексте, – в том числе и магический реализм. Осмеивая страсть к ночным тайнам Парижа, «писатель Познер» насмехается и над читателями, и над своими собратьями по перу.

Еще один важный аспект этого рассказа, как отмечает Элизабет Божур, – расподобление идентичности и языка:

[Познер] использует сложное сюжетостроение, неожиданные повороты повествования, озарения, а также мистическую гофмановскую атмосферу […] чтобы создать современный вариант почерпнутой из романтизма истории о том, как сложно постичь истинную суть человека. […] В «Часах без стрелок» язык не помогает установить личность основных персонажей, а скорее затемняет их подлинную суть […] Познер, соответственно, хочет сказать, что язык не позволяет однозначно определить идентичность человека. Использование определенного языка может ввести собеседников в заблуждение, а отсутствие языка может привести к еще более серьезному непониманию[300].

Тем самым рассказ этот подрывает ключевое положение традиционного дискурса о том, что язык является основной чертой, определяющей национальную принадлежность. Сам Познер вскоре перешел на французский, перешагнув культурные и лингвистические границы и открыто заявив о своем транснационализме и двуязычии.

Женщина – душа и тело Парижа

Париж подобен шлюхе[301].

Генри Миллер