Русский романтизм

уже не в область сердечных воспоминаний, а в историческое

прбшлое. Соблюдены все те же принципы постройки: калейдо-

скопичность, разрозненность, случайность ассоциаций. „Проби-

раясь из древней истории в мир Божий", писатель похищает

Пифию, затем неожиданно попадает на почтовую станцию и, об-

наружив сходство между капитаном де-Почт и Александром Ве-

ликим, обращается к последнему, переносясь неожиданно в ла-

герь Филиппа. На такой случайной ассоциации строится начало

Еомана, который сейчас же снова прерван вставной историей

[аполеона, затем рассказом цыгана. Наконец, внимание б. со-

средоточивается на определенном сюжете—жизни и подвигах

Александра Великого. Но и он не получает своего развития,

так как в наиболее интересный момент, когда рассказывается

о зарождении роковой любви Александра к Зенде, — автор от-

влекается в область настоящего, — и повествование обрывается.

Разворачивается оно чрезвычайно фрагментарно, переры-

ваясь бесконечными лингвистическими розысканиями: восста-

навливается этимология ряда слов (мавзолей, кабак, орган

и других), совершается ряд словопроизводств (Темпей — тем-

ный), привлекаются звуковые ассоциации (Иван — Эван).

Чтобы вернуться к прерванной теме вводятся ф р а з ы-с крепы:

„но обратимся к Дарию", „но обратимся к делу". Таким

образом, быстрота и легкость переходов „Странника" здесь

отсутствует.

Вельтман сам так характеризует свое произведение в письме

к Погодину: „Пользуюсь случаем доставить вам моего „Филип-

повича", исполненного историко-этимологического бреда. Сочи-

нение без цели, без намерения, без начала, без конца, но все-

таки, если вздумаете прочесть во время бессонницы, то мо-

жет служить сонйым зельем". (Папка № 3521, Погодинский

архив).

Берясь за исторический сюжет, он намеренно обнажает

приемы писателя исторического романа. Необходимое мысленное

перенесение последнего в прошлое, он делает реальным, физи-

ческим, становясь действующим лицом романа, участником

бесед с Аристотелем, с Филиппом и даже воспитателем сестры

Александра. Здесь снова проявляется то нарушение законов

времени, которое мы наблюдали в „Страннике".

Толкуя поступки героев с точки зрения человека XIX века,

он разрушает исторический колорит, и этот двойственный ас-

пект создает постоянные гротескные сдвиги. Например, автор

ведет беседу с Филиппом в таком тоне: „Эх Филипп Аминто-

вич, нашей кожи не обдерут на бубен, пойдем" (46 стр.).

Двоюродный брат Олимпии говорит по поводу образования:

1361

„Науки юношей питают", к Филиппу применено такое срав-