Русский романтизм

рокой публики. В области лирики над всеми остальными

жанрами воцаряется род лирического монолога — излияния,

„медитации", не обусловленной ни определенным метром, ни

определенными строфами, ни количеством стихов. Впрочем,

и канонические формы, ведущие свое начало из средневековой

Италии или с азиатского Востока, привлекают внимание от-

15

дельных поэтов. Напевное начало шло рядом с ораторски-

декламационным, уживаясь нередко в стихах одного и того же

поэта.

Вот та неполная и еще далеко неотчетливая характе-

ристика, которую мы можем дать сейчас „романтическому

стилю".

Западно-европейская наука располагает о нем рядом

солидных исследований (работы Петриха, Ш т е й н е р та

и др. — в Германии, Б а р а и др. — во Франции); у нас имеется

лишь некоторое количество наблюдений, не приведенных ни

в какую систему, не согласованных друг с другом. Почти

не делается попыток отправляться не от исследования от-

дельных писателей, а от того или другого в о п р о с а по-

э т и к и данной эпохи, х у д о ж е с т в е н н о г о приема,

с т и л и с т и ч е с к о й ч а с т н о с т и . Насколько плодотворны

такого рода исследования показывает немецкая научная лите-

ратура, где вплоть до наших дней появляются научные

работы, посвященные, например, приемам описательного стиля

(пейзаж, портрет) у романтиков, композиции, метрики, лек-

сики и т. п., не говоря уже о богатстве работ по романтиче-

ской тематике, по романтической „психологии". Не даром

немецкая романтика и известна нам лучше всех остальных.

Будем надеяться, что со временем такое внимание будет

уделено и русскому романтизму, независимо от тех причин,

которые вызывают повышенный интерес к романтике в ны-

нешней Германии.

Остается еще вопрос об источниках романтического

стиля. В конечном счете его источником является мировоз-

зрение, отличительная черта которого — дуализм, в противо-

положность монизму классиков. В той или иной форме роман-

тик, как не раз уже было сказано, живет в двух мирах — то

чувствуя в этом „земном" отражение другого „надземного"

и благословляя мир природы и вещей, как священные сим-

волы непреходящей реальности, то, наоборот, ошущая резкое

противоречие между миром этим и миром тем, отчего дей-

ствительность этого мира приобретает характер то комиче-

ского, то трагического контраста мечтающемуся миру; то,

наконец, противопоставляя свое гордое и одинокое „я" и миру

действительному и миру идеальному, и страдая от этого

противопоставления. Отсюда, из этого дуализма рождаются

и романтическая символика, и романтический гиперболизм,

и романтические антитезы. Черты эти могут сказываться все

сразу в творчестве одного писателя, могут дифференциро-

ваться: внешность явлений романтического стиля очень разно-

образна, потому что нет единообразия и в предшествующем

литературном развитии, и в социальной базе романтизма,

явившегося выражением классовой психологии и сбитого

с позиций феодализма, и пригнетаемой феодально-монархиче-

ской реакцией буржуазии, и борющейся за свои права и сво-

боды мелкой буржуазии. Этот сложный и требующий особых

исследований вопрос мы оставляем пока в стороне. Далеко

не кончена ещз работа по описанию литературных явлений,

называемых романтизмом: объяснить же их можно будет после

того, как они будут более или менее удовлетворительно опи-

саны. Единообразия мы не встретим и в русской литературе

20 — 30 годов, к каковым мы относим обычно расцвет роман-

тического стиля. По верному замечанию исследователя—

„господствующее направление не исчерпывает собою эпохи

и, взятое изолированно, характеризует собою не столько

состояние поэзии, сколько вкусы читателей. Реально движе-

ние искусства всегда выражается в форме борьбы существую-

щих направлений" Борьба романтиков с классиками в скры-

той или явной форме началась у нас еще до 20-х годов; она

явилась, конечно, результатом предшествующего развития, но

ее обострению и внешнему выражению помогли широко раз-

лившиеся западно-европейские влияния. Из них всего яснее

становится для нас, после ряда новейших исследований,

влияние Байрона, у которого Пушкин учился сперва построе-

нию ново# формы лирической Поэмы, а затем комической,

типа „Домика в Коломне". Но самостоятельное развитие рус-

ской романтической поэмы пошло не от Байрона, а от

Пушкина, и в массовой литературе мы найдем больше сле-

дов увлечения Байроном, нежели следов усвоения байронов-

ского стиля. Первоначальные размеры русского „байронизма 4,

в роде тех, в каких он представлялся, например, А. Н. В е с е-

л о в с к о м у („Этюды о байронизме") — в настоящее время

приходится сильно сузить, несмотря на то, что имя Байрона

одно время было лозунгом в борьбе за новое направление

русской литературы.

Глубже проникало влияние французской романтики,

произведений „неистовой школы", в осуждении которой схо-

дились на первых порах такие крайности, как „Литератур-

ная Газета" и „Северная Пчела", Булгарин и Пушкин, Сен-

ковский и Белинский. „Московский Телеграф" Полевого был

довольно долго единственным журналом, не следовавшим

общему течению. Но осуждения не особенно устрашали чи-

тающую публику, требовавшую переводов и оригинальных