Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

На следующий день вновь назначалась атака Шипки с северной стороны; но на этот раз Михаил Дмитриевич решил атаковать турок прямо в лоб всеми силами. 7 июля, на рассвете, мы тронулись с габровского бивака к перевалу, где у самого подъема к остававшимся в этом пункте двум ротам присоединились остатки левой и вся правая колонна. Генерал Скобелев вызвал из фронта всех офицеров, познакомился с ними и обратился к ним со следующею речью:

«Его императорскому высочеству главнокомандующему угодно было в первый раз сделать мне честь, доверив командование отдельною частью, для совершения столь серьезного дела, как взятие с боя перевала. А потому вы можете себе представить, как я полезу на эту Шипку! Я буду ее атаковать до последнего человека и даю вам честное слово, если я случайно только один останусь жив, то все-таки буду атаковывать ее».

После этой краткой, но внушительной речи Михаил Дмитриевич, обратившись к нам лично, сказал: «Относительно вас я не получил никакого приказания от главнокомандующего, а потому делайте, как хотите». Мы, конечно, с живейшей радостью решили участвовать в предстоящем деле. Сев на коня, Скобелев стал пропускать мимо себя роты; мы же, хорошо зная дорогу, поехали вперед, весело разговаривая об испытанных тревогах 5 июля и о предстоящей атаке Шипки отрядами генералов Гурко и Скобелева.

Путь к перевалу был уж несколько разработан, погода стояла серенькая, не жаркая, поэтому мы скоро добрались до места, где 5 июля происходило дело. Мы слезли с коней и, поджидая пехоту, стали опять рассматривать в бинокли неприятельские позиции. Каждую минуту мы ожидали залпов с противоположной высоты, которыми нас столь неожиданно приветствовали во время первого дела; но залпов не последовало, даже когда роты уже взобрались на верхнюю площадку перевала. Мы двинулись дальше, рассчитывая, что, вероятно, турки окажут нам первое сопротивление из редута; за нами двинулись роты. С генералом Скобелевым приехал в роли корреспондента доброволец С. В. Верещагин[443], брат знаменитого художника-баталиста[444]. Он тотчас же с перевала отправился пешком с солдатиком Орловского полка к турецкому редуту и опередил нас и всю колонну шагов на восемьсот. Мы, конечно, обратили на это внимание, а Скобелев заметил: «Посмотрите, господа, Верещагин с своим портфелем и одним орловцем хочет взять редут!» Когда мы, подвигаясь вперед, казалось, вошли уже в сферу ружейного огня, Верещагин уже подходил к редуту; но выстрелов все-таки не последовало. Каково же было наше удивление, когда Верещагин, поравнявшись с редутом, вошел в него, снял шапку и закричал «Ура!»

Оказалось, что турки ушли из редута, бросив в нем два орудия. Мы опять остановились, чтобы дать время подоспеть отставшим. Решено было, что турки, ослабленные боем, вероятно, сосредоточились на горе Св. Николая, чтобы упорно защищать ее как ключ всей шипкинской позиции. Роты подтянулись, мы пошли дальше. На пути предстояло занять еще редут, круглую батарею и расположенный за нею лагерь. Подходя к редуту, мы замечали среди белевших палаток лагеря движение одиночных людей. На этот раз Верещагин ехал вместе с нами верхом. Мы все ожидали залпов из редута и батареи, но и из этих укреплений турки тоже бежали, оставив на месте все орудия; кроме того, под круглой батареей мы нашли пороховой погреб с боевыми патронами и запасом пороха. Оставалось занять еще лагерь и казарменную постройку. И тот и другая не были укреплены с северной стороны, но с южной — их защищала батарея. Из лагеря вышли к нам на встречу несколько турок. Они были без оружия и знаками стали нам объяснять, что турки бежали. Понятно, до какой степени мы обрадовались столь неожиданному и легкому успеху, и дружное «ура!» всего отряда пронеслось по занятым без боя позициям и огласило шипкинские высоты. Турки бросили укрепления и лагерь незадолго до нашего прихода. О поспешности их отступления, или, вернее сказать, беспорядочного бегства, свидетельствовали неприбранные офицерские кровати и брошенные на произвол судьбы вся артиллерия и раненые. Раненых сейчас же поместили в казарме, и доктора начали свою работу. В лагере нижние чины нашли много турецких ассигнаций, называемых кайме, они рвали их и пускали по ветру. Отыскали десятка два яиц. Эта находка в данную минуту была драгоценнее всяких турецких кредитных билетов. Найденные яйца тотчас же сварил Верещагин и поделился с нами этим изысканным лакомством.