Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

Вскоре мне пришлось расстаться с Шипкой, и, признаюсь, это было бы для меня далеко не легким делом, если бы я не имел счастия состоять ординарцем августейшего главнокомандующего. Получив конверт от князя Святополк-Мирского, я отправился в главную квартиру, в Тырново. Через несколько дней стали приводить в Тырново пленных, взятых на Шипке. Оказалось, что турецкие войска, выдержав две атаки наших отрядов, не решились далее вести бой на двух фронтах. Турки для выигрыша времени послали к генералу Гурко предложение о сдаче, сами же, бросив свою артиллерию, вразброд, небольшими партиями ушли в горы. Из них многие, мучимые голодом, добровольно приходили к нашим и просились в плен; других приводили болгары и даже болгарки, которые таким образом, отправляясь в лес за грибами, находили вместо грибов бывших защитников Шипки. Один из добровольно явившихся турок был добрый семидесятилетний старик. На вопрос его высочества главнокомандующего, зачем он предпочел очутиться в плену, старик отвечал, что еще в 1828 г. он был у нас в плену[445]. Тогда его послали в Харьков, где ему жилось отлично. Во время Крымской кампании[446] он опять попался в плен, и его отправили в Киев, где ему жилось еще лучше; поэтому теперь он почел нужным добровольно явиться и просить, чтобы его опять отправили в Киев, который ему очень полюбился. На следующий день, в послеобеденное время, опять привели партию пленных; из них больше всего обратили на себя внимание молодой красавец поручик, мулла и старик майор, тоже лет около семидесяти, если не больше. После опроса красавец поручик заявил, что он знает главнокомандующего.

— Почему ты меня знаешь? — спросил поручика его высочество.

— Когда ваше высочество во время путешествия своего на восток были в гостях у нашего султана, — отвечал поручик, — я был во дворце в почетном карауле; но тогда я вашего лица не видел, так как нам запрещено смотреть на таких высоких особ.

Старичок майор от усталости едва держался на ногах и попросил позволения сесть. Его высочество милостиво дозволил и спросил, не желает ли он поесть. Получив утвердительный ответ, его высочество поручил генералу Галлу[447] сделать распоряжение о том, чтобы накормить пленных. Генерал Галл повел их в столовую палатку, где им подали разных закусок и вина. Мулла и поручик с жадностью принялись за еду, а старичок майор, схватив бутылку красного вина, стал усердно потягивать прямо из горлышка и, разумеется, скоро охмелел. Поставив бутылку у своих ног, он увлекся рассказами про войну. Один из моих товарищей, поручик Дерфельден (Христофор)[448], незаметно убрал бутылку. И велико же было горе старичка майора, когда он заметил похищение своей драгоценности. Он обвел глазами всех присутствующих и прямо указал на Дерфельдена. Старичок становился все забавнее.

— Ты — вор! — обратился он к похитителю. — Ты украл у меня бутылку, которую мне пожаловал мой теперешний властелин. Нехорошо! Если хочешь выпить, пойди к нему и попроси: он добр и прикажет дать тебе вина.

Но хмель брал свое, и старик опять увлекся своими рассказами, пока не увидал своей бутылки на прежнем месте. Тут он вне себя от большой радости схватил ее обеими руками и тянул из нее до самого донышка. Потом, отыскав совершенно помутившимися глазами Дерфельдена, он передал ему бутылку и назидательно сказал: «Вот тебе в благодарность за то, что ты послушался своей совести и отдал мне мою бутылку». Дерфельден насилу отделался от пьяного старичка и его бутылки. В моей памяти хорошо сохранились эти подробности забавных приключений с тырновскими пленными, и я не без умысла теперь вспомнил о них. Они убедительно свидетельствуют, насколько добросердечен русский человек даже по отношению к своим врагам. В этом случае, как всегда во множестве других, его высочество вмещал в своей высокой и светлой душе лучшие коренные наклонности и побуждения русского народа и нашего православного доблестного воинства.

На позициях ли или в главной квартире к пленным туркам относились с одинаковым великодушием; и даже возмутительнейшие зверства, совершенные турками на Шипке и под Телишем[449], не в состоянии были заставить нашего воина позабыть русскую пословицу, что «лежачего не бьют». Глубокий смысл этой пословицы помогает нам после кровопролитных битв продолжать дело мирного нравственного завоевания. Но возвратимся к нашим воспоминаниям.

V