Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

Я продолжил свой путь и вскоре ступил на так называемый Шипченский серпантин, против которого через долину виднелись землянки под Малошей, где зимовали турецкие солдаты. Некоторые из них издалека выглядели как обычные дома, со стеклами на окошках и удобные для зимовки. Они были размещены по краю долины и никак не походили на русские, вырытые под землей.

По серпантину я почти не ехал верхом, а все шел пешком и, пока не добрался до Шипки, не встретил ничего особенного. Село было полностью разорено, груда развалин, среди которых возвышалось лишь каменное здание церкви. Когда я проезжал мимо нее, любопытство побудило меня посмотреть, что с ней стало, и я завернул в нее. Внутри было натоплено и в изобилии лежали галеты, несколько из которых я прихватил в походную сумку и потом раскаивался, что не взял больше, потому что в Казанлыке я только ими и питался.

Выйдя из церкви, я сел на коня и направился в Казанлык. На окраине села я почти миновал кладбище, как вдруг лошадь всхрапнула, попятилась назад и никак не хотела идти вперед, несмотря на то что я подталкивал ее несколько раз, так что пришлось спешиться. Я повел лошадь вперед и огляделся, чтобы посмотреть, что ее напугало. Чтобы лучше видеть, я повел ее по краю насыпи, на которую я взобрался, и замер от ужаса, когда внезапно за насыпью перед глазами моими мелькнула в розовом кусте черная, сверкающая, как бархат, высокая лошадь. Она лежала там, вытянувшись, такая красивая на снегу, что не наглядеться, а через два-три шага от нее лежал на спине раздетый крепкий черноволосый молодец, был он бел, как снег, на котором лежал. Мне стало жаль этого несчастного, так молод, статен и красив он был. Я отошел от него, сел на коня и поехал.

Дорогу до Хаса испещряли трупы, лежавшие и со стороны нивы, и на самой дороге. По одежде было видно, что большинство из них — турецкие солдаты, но кое-где были и трупы крестьян из области Стара-Загора. Пока я проходил там, чего только я не натерпелся, когда моя лошадь пугалась, всхрапывала, не хотела идти, да и сам я немного побаивался. От Хаса и дальше мне не встречалось уже никаких трупов, и я ехал в Казанлык спокойнее.

Когда я был уже на въезде в город, солнце клонилось к закату, и, пока я проезжал по улицам, добираясь до дома, я не заметил нигде ни на улицах, ни в домах никакой перемены. Казанлык был все тем же, каким я его покинул пять с половиной месяцев назад. Я подъехал к своему дому и спешился. На воротах стояло несколько казаков. Я привязал коня к воротам и вошел внутрь. Первым, что бросилось мне в глаза, была огромная куча конского помета, которая, находясь в одном углу и на таком маленьком дворе, возвышалась аж до черепичных наверший ограды. Я осмотрелся и в комнате у ворот, где обычно зимовал отец, увидел трех красивых высоких лошадей. Я еще внимательнее огляделся внутри по всем сторонам, ища, не могу ли я привязать и свою лошадь, но нигде не увидел подходящего места, кроме того, где были те лошади, и вернулся к казакам, сказав им, что я хозяин дома, и попросив их привязать и мою лошадь туда, где стояли их лошади.

— Здесь нельзя, барин; тут господские лошади. Лучше отвести к нашим.

— А где же ваши?

— Вон в соседнем доме[340].

Они показали мне дом соседа, который полностью превратили в конюшню. Тогда я дал им один рубль и попросил привязать и мою лошадь к их лошадям, накормить и привести ее в порядок, пообещав, что вознагражу их. Они вывели лошадь и после того, как хорошо ее разместили, дали ей поесть, а я взял с лошади свои вещи и отнес их в дом попа Стефана, где остановился его шурин Костаки с несколькими людьми, среди которых был и Григор Д. Начович. Я попросил Костаки позаботиться о моих вещах и вышел. Первой моей задачей было подняться к себе и посмотреть, в каком состоянии мой дом. Я поднялся и в первую очередь вошел в комнату, служившую мне кабинетом. Мой письменный стол остался на своем месте, лишь замки были взломаны и все бумаги из него раскиданы. Большинство книг, которые были не так важны, я оставил в стеклянном шкафу библиотеки, они стояли не по порядку, и из них выдрали страницы, а один толстый фолиант на турецком языке валялся на полу. Я поднял его и положил в шкаф. Оттуда я вошел в дом. Все было так, как мы оставили. Я открыл стенные шкафы. В них стоял ящик, наполненный рисом, коробка с солью, перцем и другими специями, вилками, ножами, ложками, мисками и другими столовыми приборами. Я открыл шкаф для одежды, пустой; постельных принадлежностей не было, но под шкафом на полках — вся медная посуда на своем месте, так, как ее собрала мать. «И на том слава Богу, — произнес я, — есть чем пользоваться, когда мы вернемся!»