Русское искусство

Первые известные нам фрески, появившиеся после Годуновских, относятся к последним годам царствования Михаила Феодоровича; это – росписи Московского Успенского собора и Ярославской Николо-Надеинской церкви[550]. От них мало чем отличаются следующие по времени фрески Калязинского монастыря. Некоторые из последних по красивому ритму и густой, звучной гамме красок превосходят те из фресок Московского Успенского собора 1644 года, которые доныне открыты. К таким относится прежде всего «Рождество Богородицы». Несколько уступает ей фреска «Положение во гроб». Несмотря на древний «перевод», вызывающий в памяти исключительную по красоте и стилю икону на тот же сюжет из собрания И. С. Остроухова, в ней виден и весь упадок по сравнению с этим шедевром XV века. Стремление выразить движение и подчеркнуть драматизм потерпело здесь решительное крушение: утрачено самое главное и ценное остроуховской иконы – пафос. Излишние подробности мельчат и дробят унаследованный издревле ритм. Из других фресок Калязинского монастыря сильнее и глубже других по выражению «Снятие с креста»[551]. Участие в росписи Василия Ильина, Ивана Филатова и Ивана Самойлова, трех мастеров, работавших в Успенском соборе в 1642–1644 годах, достаточно объясняет стилистическую близость московской и калязинской стенописи[552].

Следующими по времени являются фрески Переяславского Данилова монастыря. Как видно из документов Оружейной палаты, их авторами были костромичи Гурий Никитин и Сила Савин «с товарищами», расписавшие монастырский собор в 1665 году[553]. Гурий Никитин был мастером «первой статьи», одним из известнейших иконописцев своего времени, которого то и дело вызывали ко двору для росписей. Мы неизменно видим его работающим вместе со своим земляком, также видным мастером Силою Савиным, и отныне эти два имени фигурируют на первом месте в целом ряде росписей 1670-х и начала 1680-х годов. Кроме летописных свидетельств, на их руководящую роль указывает и значительное сходство всех росписей, во главе которых они были поставлены, или тех, в которых участие их можно предполагать. Вот монументальные работы, выполненные этими замечательными мастерами вслед за росписью храма Данилова монастыря: фрески в соборе Костромского Богоявленского монастыря (1672 г.), фрески Успенского собора (1670–1671 гг.) и Воскресенской церкви в Ростове (около 1675 г.)[554], Ярославской церкви Ильи Пророка (1681 г.), росписи собора Костромского Ипатьевского монастыря (1685 г.) и Ярославской церкви Феодоровской Божией Матери (1680-е гг.)[555].

В ранних работах Никитина и Савина мы встречаемся еще с такими близкими к старым оригиналам композициями, как «Омовение ног» в Даниловом монастыре фреской, почти буквально повторяющей композицию детали Дионисиевского Шестоднева. Только в силу необходимости изменить форму картины, взятой не в высоту, а в длину, вся группа сжата в более замкнутое целое. Нельзя не подивиться мастерству, с которым набросаны на стену эти энергичные штрихи складок и намечены удары света и теней. Очень благородна по цвету и значительна по выражению фреска Богоявленского монастыря «Христос среди учителей», где сочетание розовой узорчатой занавески и желтой с зеленовато-голубыми тенями одежды Спасителя дает прекрасную, новую, нигде не повторяемую гамму. Но лучше всего в этом храме, превращенном ныне в алтарь огромного, уродливого и «благоленного» собора, – фреска «Святая Троица», одно из наиболее впечатляющих созданий XVII века. Здесь так угадано распределение световых и теневых пятен, так звучен общий тон и так почувствована декорация стены, как это не часто удавалось и в XVI веке.

Композиции Никитина и Савина в каждом новом цикле становятся все свободнее, все дальше от старых переводов, но, несмотря на это, все их искусство еще озарено каким-то замирающим отблеском великих преданий. Этот отблеск чувствуется и в некоторых фресках Ростовской Воскресенской церкви, особенно в таких монументальных заданиях, как роспись глав Ярославской церкви Ильи Пророка. Какими подлинными артистами, художниками Божьей милостью они были, видно из таких индивидуальных композиций, как «Проповедь с лодки» в соборе Ипатьевского монастыря, или «Семь отроков спящих», или «Чистая душа» в Ярославской Феодоровской церкви. Живопись первой напоминает, по сочному, густому, цветистому колориту, какого-то венецианца, композиция второй своей классичностью и грацией линий вызывает в памяти школу Рафаэля, а третья остротой и странностью затеи и необычайной световитостью как бы предугадывает и предвосхищает мысли и чувства художников, пришедших много лет спустя[556].

И. Грабарь

XV. Фрески-лубки