Русское искусство

Помимо измельчания фресок, была еще одна причина, оказавшая влияние на общий характер росписей конца XVII века, – новые сюжеты, которых не видели дотоле стены русских храмов. На внутренних стенах церквей появились, кроме изображений Вседержителя, Спасителя, Богоматери «с житиями» и главнейших евангельских событий, еще такие циклы, как «Хождение Иоанна Богослова» и тому подобные. Но особенно широкое поле открылось для применения новых сюжетов с тех пор, как привился обычай расписывать паперти. Мы видели выше примеры светских элементов, вошедших в росписи паперти Московского Благовещенского собора уже в XVI веке. По всей вероятности, это расширение допустимых в храме» сюжетов произошло в эпоху Грозного, когда появились первые иллюстрации к Апокалипсису. Святые ворота Ярославского Спасо-Преображенского монастыря – не храм, и естественно, что именно здесь мы видим первых страшных зверей-чертей или Смерть на коне, сюжеты, столь излюбленные в позднейших росписях. Появившись на церковных папертях, изображения на апокалипсические темы переходят вскоре на стены самого храма, открывая дорогу все новым светским мотивам. Но главным местом этих свободных от канона росписей служат паперти, которые в ярославских, романовских и костромских церквях сплошь покрыты фресками. В этих городах началась настоящая мода на роспись церковных стен, и надо удивляться, откуда только брались те сотни мастеров, которые были надобны для того, чтобы покрыть мелкой и сложной росписью десятки квадратных верст. Ни в одной стране, не исключая и Италии, не найти такого фантастического множества фресок, написанных притом в столь короткий срок. Нечего говорить о том, что при подобной спешке в работе трудно предъявлять ко всей массе росписей слишком суровые требования: и то невероятно, что эти росписи, сделанные alfresco, – притом albuonfresco, т. е. по сырой штукатурке известковыми красками, без последующих ретушей atempera, – вообще могли быть созданы в течение всего лишь двадцати-тридцати лет. Набирая себе помощников из местных людей и наскоро обучив их основам своей художественной грамоты, иконописцы, руководившие работами, допускали их помощь, конечно, только при росписи папертей, стены же самого храма расписывали сами, вместе с лучшими из «товарищей». Отсюда разница, неизменно замечаемая между живописью церкви и паперти. В первой всегда видна опытная, гораздо более умелая рука, во второй есть след любительства. На стенах храма еще долго чудятся отблески серьезного стиля, чувствуется важная поступь людей и слышатся их веские речи; на сводах паперти, на откосах окон, особенно на стенках рундуков царит легкомыслие, все скачет и кувыркается, и все дышит веселым балагурством, даром что темы самые жуткие: «Апокалипсис», «Страшный суд» или такие значительные, как «Дни творений».

Если искусство Гурия Никитина последних лет напоминает кватрочентистов, то росписи папертей обоих соборов Романова-Борисоглебска можно сравнить только с лубками. Наиболее типичными лубками среди всех известных нам фресок являются те, которыми неизвестный автор, явно вышедший из народа, а не из профессиональной среды иконописцев, украсил стены Ярославской церкви Феодоровской Божией Матери, не расписанные раньше Гурием Никитиным. При всей грубости, это – чудесное, подлинно народное искусство, напоминающее старинные расписные предметы обихода – лари, сундуки, лукошки и т. п. Лубок здесь во всем, – и в композиции, в которой мы тщетно станем искать древней симметричности и архитектурности построения, и в рисунке чисто народном, – одновременно и грубом и выразительном, и всего более в красках, примитивных до последней степени, слишком быстро найденных, но в то же время забавных, не лишенных известной остроты и местами даже сильных[557]. Впрочем, не все росписи 1680-х и 1690-х годов только лубки, и среди них попадаются такие расчетливо и мудро созданные декорации, как потолок диаконника в Ростовской церкви Спаса на Сенях или грандиозные стенописи церкви Ильи Пророка в Толчкове.