Русское искусство

Если бы алтарь этой церкви был втрое больше и выше, то весьма возможно, что он производил бы монументальное впечатление, но и теперь, при всей дробности росписи, она не рябит и кажется значительной, особенно если поднимешь голову и увидишь вверху могучие, подлинно декоративно задуманные фигуры. Вообще вся роспись главного храма в смысле декоративной выдумки очень удачна, и когда входишь в него, совершенно не замечаешь основного греха этой художественной затеи – мелочность декорации. Прежде всего поражает роскошь этих мягких, бархатных цветистых стен, подымающихся на огромную высоту, и вверху то тут, то там тронутых светом, струящимся из открытых глав. Эти пятна света и тени, разбросанные по стенам, придают им совсем особенное очарование, внося всюду оживление и заставляя краски искриться и играть. Получается впечатление пышного праздника, к удивлению совсем не крикливого, а скорее торжественного и даже относительно покойного, ибо все клейма сливаются в один общий тон, не слишком пестрящий стены. И только всматриваясь в отдельные клейма, замечаешь мелочность композиции и отсутствие артистизма.

Главным мастером и, вероятно, автором росписей Толчковского храма был Дмитрий Григорьев, родом из Переславля-Залесского, работавший вместе с Севастьяном Дмитриевым в 1670 и 1671 годах, в Ростовском Успенском соборе и других храмах[558]. Оба эти мастера работали там под руководством Гурия Никитина, и мы можем предположить, что именно они были продолжателями идей Никитина и Савина. Стиль росписей Ростовской церкви Спаса на Сенях, столь отличный от стиля Воскресенской церкви, заставляет видеть в обоих случаях разные руки и разные художественные темпераменты. Весьма вероятно, что именно в Ростове Григорьев выработал тот стиль, который вылился затем в его толоконских росписях.

Чисто живописная сторона этих росписей – слабейшее их место, и если в самом храме нет ничего оскорбляющего глаз, то на паперти попадаются лубки, краски которых прямо неприятны, причем эти куски не всегда приходится относить на счет убийственных «поновлений» палеховских мастеров. Главная ценность фресок в их бесподобной выдумке, одинаково счастливой в таких лирических темах, как «Явление Толгской Божией Матери епископу Трифону», и в таких патетических, как «Христос на поле брани». Последняя композиция сочинена с силою, которой могли бы позавидовать самые изысканные по части выдумок мастера. Как в этой фреске, так и в других, трактующих «классическую» одежду, складки намечены столь энергичными и смелыми штрихами, что до известной степени заменяют измельчавшим изображениям их утраченную монументальность. Господь Саваоф, почивающий от дел творения, несмотря на ничтожные размеры фрески, дает иллюзию величия.

Более поздние росписи становятся все мельче, и задачи декоративные окончательно уступают место повествованию. Если в Толчкове, при всех недочетах фресок, ясно видишь, что они продиктованы чисто декоративным чувством, то в близких к XVIII веку ярославских росписях и особенно в поздних костромских не улавливаешь ни одной черты, позволяющей видеть в них нечто поднимающееся над бесхитростной иллюстрацией и добросовестной заказной работой. Только изредка какая-нибудь бытовая черточка, вроде лошадок, везущих повозку, скрашивает тоскливую пестроту стены, какой-нибудь апокалипсический, удачно выдуманный зверь остановит внимание взмахом своих семи голов и взлетом гигантского хвоста, да счастливо удавшийся кусок узорной одежды дает впечатление подлинной декорации[559].