Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли

С высот пророческого видения художника он бичевал царей, вещал скорый приход мессии и установление в измученной России царства Божьего. Цикл из тринадцати стихотворений Вяч. Иванова, написанных под впечатлением событий 1904–1905 гг., «День гнева», в названии которого использована библейская аллегория Судного дня, удивительным образом выпадает как из аполлонического, так и из дионисийского направлений лирики автора. Из вдохновенного жреца чистого искусства автор утонченных «Кормчих звезд» неожиданно превращается в яростного обличителя тиранов, «душителей свободы». Позор поражения в Русско-японской войне, бедствия народа, свирепость карателей — все это находит отражение в символических картинах цикла. Провидя кровавые схватки, неизбежные новые жертвы, поэт приветствует грядущую огненную бурю

Огнем крестися, Русь! В огне перегори
И свой Алмаз спаси из черного горнила!

(«Цусима»)

Тема «крещения огнем», восходящая к старообрядческим «палям», вероятно, в силу своей эффектности привлекала многих русских поэтов Серебряного века. Но применительно к революции эта метафора едва ли может считаться удачной — ведь огненное крещение предполагало просто моральное оправдание запрещенного христианским вероучением самоубийства …

Со столь же необъяснимым восторгом возвещал поэт о том, что «Бьет час великого Возмездья, // Весы нагнетены, и чаша зол полна…» («Астролог»). Тема «возмездия», впоследствии развитая Блоком, — еще один мифологический архетип, еще одна загадка русского кенотического профетизма. С одной стороны, именно Возмездием за преступления режима мотивировали народовольцы и эсеры свой кровавый террор, унесший жизни тысяч ни в чем не повинных людей. С другой стороны, творческая интеллигенция упорно накликала Возмездие на себя самое как расплату за общий грех неправедного общественного устройства.

Соответственно право вершить Возмездие признавалось за Богом (хотя это и не по-христиански), а при отсутствии Бога (ведь революционеры в большинстве были атеистами) — за восставшим народом, который «всегда прав». Причем гнев народный в своем неистовстве волен принимать любые формы, нарушать любые нормы морали и сметать с лица земли все и вся, включая общество, государство и собственно интеллигенцию, этот гнев воспевающую.

Архетип «правого дела народа», культивируемый русской интеллигенцией и давший пищу столь многим поэтам, сыграл в судьбе самого народа роковую роль. Именно под эгидой «правого дела» творились в стране на протяжении почти века чудовищные преступления от имени народа, а миллионы замученных жертв уходили в могилу с клеймом «враг народа».

В стихотворении Вяч. Иванова «Палачам» (1905) парафраз пушкинских строк утверждает неминуемую победу восставшего народа в скором будущем:

В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни.
Истлеет древко топора,
Не будет палача для казни.
И просвещенные сердца
Извергнут черную отраву
И вашу славу и державу
Возненавидят до конца.

В сознании поэта несвобода общественного устройства проецируется на ущемление свободы творчества (и действительно некоторые стихи Вяч. Иванова подвергались запретам цензуры), а свобода политическая предполагает полную творческую свободу. Отсюда призыв к вольным художникам ополчиться на «империю зла», растоптать этот рай для избранных во имя свободы для всех:

И с вашего раздолья
Низриньтесь вихрем орд
На нивы подневолья,
Где раб упрягом горд.

(«Кочевники красоты»)

* * *

Лелеемая Вяч. Ивановым тема разрушения старого мира нашла отражение и в творчестве его собратьев по символистскому цеху. Большинство из них симпатизировало основному идеалу революции — народовластию. Однако даже среди тех поэтов, кто революцию принял, были истинные провидцы, сумевшие угадать свою судьбу и судьбу страны. К числу таких пророческих предостережений относится гениальное произведение Валерия Брюсова, которое можно назвать апофеозом русского профетизма, Эпиграфом к нему взяты строки Вяч. Иванова о топчущем чужой рай Аттиле, но вместо мажора «Кочевников красоты» Брюсов выдерживает свое написанное от первого лица стихотворение в драматическом миноре.

Поразительное по глубине и точности предвидения, по своей энергетической насыщенности, это знаковое творение поэта-символиста, философа-культуролога, ученого-естествоиспытателя и мага (репутация, которой Брюсов пользовался в широких кругах русской художественной элиты) не только определило в целом трагический ход войн и революций в русской истории первой половины 20 в., не только безошибочно отметило деструктивный и обскурантистский характер народного бунта, но и решительно указало интеллигенции предстоящую ей священную миссию «хранителей огня» в период мрака:

Валерий Брюсов