Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Открыто декларируемый или лишь намеками обозначаемый аксаковский идеал патриархального единства крестьянина и помещика Добролюбовым отвергается не только как цель, но и как реальность, якобы имевшая место. Своеволие, собственная корысть, удовлетворение собственных потребностей (в первую очередь животно-биологических) — вот то, что двигало почти всеми без исключения русскими помещиками. Не меняло положения дел и введение этих жизненных оснований в некие национальные каноны типа «Домостроя». Этот способ жить был столь властен над характерами, что помещики даже и в городской жизни обнаруживали ту же «праздность и апатию, в которую они погружались в деревне»[414].

Как человек, все же верящий в возможность позитивных перемен, Добролюбов конечно же подчеркивает, что, говоря так, он имеет в виду прежде всего специфику социально-исторической ситуации конца XVIII века. В отношении же века XIX он пишет: «Ныне распространившееся образование изменило во многом даже деревенскую жизнь. Помещики, конечно, поняли ныне свои отношения к крестьянам гораздо лучше, чем прежде… Ныне уже, вероятно, редки помещики, которые живут одними только трудами своих крестьян и сами ничего не делают; ныне дворяне считают своей обязанностью служить или и вне службы иметь какие-нибудь полезные занятия. С течением времени все большее и большее количество дворян начинает заводить у себя улучшения по сельскому хозяйству, принимать участие в промышленных и торговых предприятиях и т. п. Редкий помещик, живущий в деревне, в наше время не выписывает журналов и хороших книг… С переменою крепостных отношений исчезнет, без всякого сомнения, и последняя возможность таких явлений, какие бывали в помещичьем быту в старину…»[415]

Большая часть повествования С. Т. Аксакова посвящена времени пребывания семьи Багровых в деревне. Добролюбов убежден, и в этом ему трудно возразить, что характеры, подобные Багрову-деду и Куролесову, были «неизбежны при тех бытовых отношениях, при той нравственной обстановке, в какой находились эти люди…». Да и своими жизненными историями оба помещика похожи. Оба служили в полку. Оба были людьми мало или вовсе не образованными. Образование, пишет критик, им и не нужно было, поскольку с малолетства они чувствовали возможность «простым и даровым способом удовлетворять всем потребностям жизни». Не нужны им были и нравственные опоры, поскольку в тех условиях они были полными, бессудными господами, и их воля являлась законом для других.

«Произвол, господствовавший встарь в отношениях помещиков к крестьянам и особенно дворовым, существовал совершенно независимо от того, вспыльчив был барин или нет. Произвол этот был общим, неизбежным следствием тогдашнего положения землевладельцев. Еще более же он увеличивался их необразованностью, котора опять, как известно, обусловливалась их положением. Какое сознание прав человека могло развиться в том, кого с малых лет воспитывали в той мысли, что у него есть тысяча, или сотня, или десяток… людей, которых назначение — служить ему, выполнять его волю, — с которыми он может сделать все, что хочет? Естественно, что человек, пропитанный такими внушениями, привыкал ставить самого себя центром, к которому все должно стремиться, и своими интересами, своими прихотями мерил пользу и законность всякого дела… Тогда многие помещики считали единственным здравым началом в управлении крестьянами — старание получить от них сколько возможно более выгоды. Под этот уровень подходили все помещичьи натуры, за весьма немногими исключениями…»[416] По убеждению Добролюбова, вся причина того, что в XIX веке кажется бесчеловечным и безнравственным, в предшествующую эпоху «сводится к …главному источнику всех бывших у нас внутренних бедствий — крепостному владению людьми».

Произвол и грубость в обращении с крестьянами распространялись и на семейные отношения, что зримо предстает в хрониках Аксакова. Так, Степан Михайлович требовал «страха и трепета» не только в хозяйстве, но и в доме. И после его смерти привычка трепетать перед патриархом перешла на отношение домочадцев к новому хозяину — Багрову-сыну. «Сцены эти могут некоторым нравиться, как живой памятник патриархальных отношений домочадцев к владыке дома. Но мы, признаемся, не видим в них ничего, кроме чрезвычайной неразвитости и спутанности нравственных понятий и кроме привычки — быть под началом, при отсутствии всяких духовных связей любви и истинного уважения»[417].