Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Первый опыт встречи живого со смертью. Полная незащищенность, отсутствие накопленного опыта жизнепроживания и потому полный ужас перед лицом смерти. Это, пожалуй, первое, что говорит Толстой о феномене смерти. Дальше, как увидим, к этому добавится еще многое.

Пока же детское сознание усваивает новые для себя смыслы. Делает оно это не только в личном непосредственном столкновении с действительностью, но и через повседневное взаимодействие с сознанием народным, как бы спрашивая у него опыта и совета. И народное сознание демонстрирует Николеньке высшие примеры согласия с миром, естественности пребывания в нем. Юному герою оно, в частности, являет себя в судьбе няни Натальи Савишны, в ее жизни и смерти. История няни типична и довольно часто встречается в русской классике XIX века. Еще девчонкой она была взята по просьбе ее отца, крепостного кларнетиста, в господские покои в качестве женской прислуги. Когда родилась матушка Николеньки, обязанности няни возложили на Наташку. И вдруг девушке «приспичило» выйти замуж. На просьбу «неблагодарной» господа ответили тем, что сослали ее в наказание на скотный двор в степную деревню.

«Возвратившись в затрапезке из изгнания, она явилась к дедушке, упала ему в ноги и просила возвратить ей милость, ласку и забыть ту дурь, которая на нее нашла было и которая, она клялась, уже больше не возвратится. И действительно, она сдержала свое слово. С тех пор Наташка сделалась Натальей Савишной и надела чепец: весь запас любви, который в ней хранился, она перенесла на барышню свою»[425].

Сама того не зная, всем своим существованием эта простая крестьянка учила маленького Николеньку самоотверженной любви, милосердию и умению прощать. Повествователь вспоминает случай горькой обиды на няню, по-своему наказавшую его за малую провинность. «Меня так это обидело, что я разревелся от злости. …Через несколько минут Наталья Савишна вернулась, робко подошла ко мне и начала увещевать: „Полноте, мой батюшка, не плачьте… простите меня, дуру… я виновата… уж вы меня простите, мой голубчик… вот вам“. Она вынула из-под платка корнет, сделанный из красной бумаги, в котором были две карамельки и одна винная ягода, и дрожащей рукой подала его мне. У меня недоставало сил взглянуть в лицо доброй старушке; я, отвернувшись, принял подарок, и слезы потекли еще обильнее, но уже не от злости, а от любви и стыда»[426].

Смерть матери обозначила границу детства и переход в новое возрастное качество — эпоху отрочества. На этом рубеже Наталья Савишна сыграла особую роль в становлении мальчика. Прежде всего потому, что, как никто, искренно и чисто любила его мать, отчего исполнять привычные обязанности могла механически, без усилия, отдаваясь при этом в душе глубокой скорби. Ее простодушное доверие миру и неподдельная вера оказывали сильнейшее влияние на чувства Николеньки.

Повествователя вообще поражает присущая народу способность привыкать к спокойному и будничному исполнению тяжелейших обязанностей даже в обстановке высочайшего духовно-нравственного напряжения. Толстой вспомнит об этом, описывая оборону Севастополя, схватки с Наполеоном, когда в образах русских солдат на севастопольских бастионах, капитана Тушина и его подчиненных в Шенграбенском сражении воплотит лики рабочих войны, буднично исполняющих положенное, не думая о подвигах и славе.

Наталья Савишна ежедневно беседовала с Николенькой, и ее тихие слезы и спокойные набожные речи доставляли ему отраду и облегчение. Последней наукой Николаю Иртеньеву были болезнь и смерть няни. Она переносила страдания с истинно христианскими терпением и смирением. За час перед смертью с тихой радостью исповедалась, причастилась и соборовалась маслом. Она просила прощения у всех домашних, просила своего духовника передать домочадцам, что не знает, как их благодарить за их милости. До самого конца она не переставала разговаривать со священником, вспомнила, что ничего не оставила бедным, достала из своих скудных средств десять рублей и просила раздать их в приходе. А потом «перекрестилась, легла и в последний раз вздохнула, с радостной улыбкой произнося имя Божие. Она оставляла жизнь без сожаления, не боялась смерти и приняла ее как благо… Наталья Савишна могла не бояться смерти, потому что она умирала с непоколебимою верою и исполнив закон евангелия. Вся жизнь ее была чистая, бескорыстная любовь и самоотвержение. …Она совершила лучшее и величайшее дело в этой жизни — умерла без сожаления и страха»[427]. Сам автор трилогии, как и его герой, учился этому всю жизнь.