Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

К образу крестьянки Натальи Савишны в толстовском повествовании примыкает образ юродивого Гриши, внушившего чувства детского удивления, жалости и благоговения мальчику в тот момент, когда он с другими детьми спрятался, чтобы подсмотреть вериги юродивого. Вместо веселия и смеха, на которые рассчитывал Николенька, он почувствовал дрожь и замирание сердца. «Много воды утекло с тех пор, много воспоминаний о былом потеряли для меня значение и стали смутными мечтами, даже и странник Гриша давно окончил свое последнее странствование; но впечатление, которое он произвел на меня, и чувство, которое возбудил, никогда не умрут в моей памяти…»[428] — сообщает повествователь.

Как видим, уже в первых произведениях Л. Н. Толстого выстраивается тот ряд смыслов и ценностей, развитие которых определит этическое содержание его последующих произведений. И главное здесь, пожалуй, то, что обернется в «Войне и мире» так называемой народной мыслью, формирующейся в лоне не разума, а глубинного чувства. Кажется, что мысль эта исходит из того нерассуждающего народного естества, которое единит простого человека, вроде Натальи Савишны или даже Гриши, с плотью и духом мироздания, с природой. Способность такого инстинктивного, подсознательного единения с природным миром присуща, как полагает Толстой, не только человеку из народа, крестьянину прежде всего, а вообще всякому человеческому существу и неминуемо проявляется, как только индивид отторгнет от себя ложный социальный регламент.

Чем иным, как не этим главнейшим человеческим делом, занят, например, любимый герой Толстого Пьер Безухов? Чем иным, как не переменой мест в иерархической системе своих ценностей, занят Андрей Болконский, впервые снизивший в своем сознании мечтания о славе и, напротив, возвысивший то, что он для себя назвал «небо», лежа с раной в голове на поле подле Аустерлица? Что иное, как не это же единение с природой (Богом), ищет в своей хозяйственной практике и Константин Левин?

Одним из критериев такой способности к единению для представителя дворянского сословия, для дворянского отпрыска становится у Толстого охота, яркий эпизод которой возникает уже в «Детстве», а затем — во втором томе «Войны и мира». Охота, о которой много и с упоением писал Тургенев и которая так любима русским народом, естественным образом освобождает в человеке инстинкты, благотворные в мирной жизни. Но они же, будучи помещены в условия войны, оборачиваются агрессией эгоизма, приобретают чудовищную разрушительную силу.

Охота обнажает корневое родство людей, стоящих на разных ступенях социальной иерархии, а всех вместе с миром Божьего творения — природой. Так, например, едва выехав на охоту, герой повести всеми своими чувствами начинает воспринимать природу вместе с трудящимся на поле людом. «Хлебная уборка была во всем разгаре. Необозримое блестяще-желтое поле замыкалось только с одной стороны высоким синеющим лесом, который тогда казался мне самым отдаленным, таинственным местом, за которым или кончается свет, или начинаются необитаемые страны. Все поле было покрыто копнами и народом. В высокой густой ржи виднелись кой-где на выжатой полосе согнутая спина жницы, взмах колосьев, когда она перекладывала их между пальцев, женщина в тени, изгнувшаяся над люлькой, и разбросанные снопы по усеянному васильками жнивью. В другой стороне мужики в одних рубахах, стоя на телегах, накладывали копны и пылили по сухому, раскаленному полю… Говор народа, топот лошадей и телег, веселый свист перепелов, жужжание насекомых, которые неподвижными стаями вились в воздухе, запах полыни, соломы и лошадиного пота, тысячи различных цветов и теней, которые разливало палящее солнце по светло-желтому жнивью, синей дали леса и бело-лиловыми облаками, белые паутины, которые носились в воздухе или ложились по жнивью, — все это я видел, слышал и чувствовал…»[429]

В небольшой главке «Детства», посвященной охоте и превратившейся в «Войне и мире» в развернутый, наполненный определяющим для эпопеи смыслом эпизод, подробно описываются детские впечатления от самого процесса охоты. Эти впечатления, переживания и реакции у Толстого подчеркнуто естественны, спонтанны. Они обнажают человеческие чувства в условиях охотничьей игры вполне безопасные, хотя и не утрачивающие своей глубины.

Вот мальчик вместе с собакой Жираном ожидает зайца. Он замер, вперив глаза в опушку. Бессмысленно улыбается. Пот катится с него градом. И собака, находящаяся рядом, переживает то же. Затем он успокаивается и всем существом погружается в подробно протекающую рядом жизнь природы. От неторопливой созерцательности его неожиданно пробуждает рывок Жирана. Мальчик видит зайца. «Кровь ударила мне в голову, и я все забыл в эту минуту: закричал что-то неистовым голосом, пустил собаку и бросился бежать…»[430] А потом еще долго он будет переживать стыдную неловкость из того, что он допустил ошибку: не выдержал. И все то, что переживает мальчик, исполнено глубокого смысла, закладывающего основу роста его личности.