Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Вообще герой Толстого сколько существует, столько и занимается поиском жизненного дела, разумного, полезного и благого для других. Он ни на чем не останавливается окончательно, нигде не находит завершения своим поискам. Толстой убежден, что человек — бесконечно сложное и многогранное создание, в сознании которого ни на минуту не прекращается процесс движения и изменения. Ни одна черта характера человека не в состоянии выразить его всего. В каждом человеке эти черты находятся в сложном единстве и в определенных пропорциях. Все человечество для Толстого — бесконечное разнообразие типов. Толстой также считает, что именно в душе человека, в свойствах его натуры лежат корни общественного зла и одновременно средства его искоренения: «начала зла — в душе каждого». Отсюда — необходимость «нравственного усовершенствования».

Началом своей собственной юности повествователь считает момент, когда в нем родилось «твердое намерение» мысли о нравственном самосовершенствовании превратить в дела. А на самом деле начинается бесконечная борьба слабого разума с многосложной, не поддающейся ему жизнью. Борьба, в которой не будет результата.

«Вне учения дела мои состояли: в уединенных бессвязных мечтах и размышлениях, в деланиях гимнастики, с тем чтобы сделаться первым силачом в мире, в шлянии без всякой определенной цели и мысли по всем комнатам и особенно коридору девичьей и в разглядывании себя в зеркало…»[473]

Герой подгоняет себя — надо скорее сделаться другим человеком и начать жить иначе. Он предается мечтам о себе новом. Основа мечтаний — четыре чувства: любовь к воображаемой женщине; любовь любви; надежда на необыкновенное счастье; но главное — отвращение к самому себе и раскаяние, слитое с надеждой на счастье.

Герой принимает решение «написать себе на всю жизнь расписание своих обязанностей и занятий, изложить на бумаге цель своей жизни и правила, по которым всегда уже, не отступая действовать»[474]. Николай Иртеньев хочет подчинить жизнь некоему регламенту разума, но тут же останавливается на мысли: «Зачем все так прекрасно, ясно у меня в душе и так безобразно выходит на бумаге и вообще в жизни, когда я хочу применять к ней что-нибудь из того, что я думаю?..»

[475]

В этой связи примечательна история с исповедью героя, которая превращается в любование личной совестливостью, отгороженной стеной от живущего собственной жизнью мира. Герой вдруг вспоминает, что он, кажется, утаил от духовника какой-то свой грех. Юноша решает ехать наутро в монастырь. Погруженный в нравственное самокопание, герой не замечает окружающего мира, мира прозаического, занятого делом, а не интеллектуальным баловством. Николай Иртеньев, размышляя о своих грехах, оставил на ночь нечищенными свои сапоги, надеясь на слуг. В измученном извозчике он подозревает грабителя. Заставляет духовника подчиняться своим «исповедальным» прихотям. Любуясь своей нравственной принципиальностью, он и извозчику на обратном пути пытается навязать это свое «господское» самолюбование, что, конечно, оставляет совершенно равнодушным измученного возницу. Финал главки «Вторая исповедь» переводит все высокие о себе размышления героя в план бытового снижения. Простая жизнь заставляет очнуться молодого дворянского интеллигента, увидеть нагую прозу «настоящей» жизни, с которой у него пока нет никаких глубоких соприкосновений.

«Хотя не самое чувство умиления и набожности, но самодовольство в том, что я испытал его, удержалось во мне всю дорогу, несмотря на народ, который при ярком солнечном блеске пестрел везде на улицах; но как только я приехал домой, чувство это совершенно исчезло. У меня не было двух двугривенных, чтоб заплатить извозчику. Дворецкий Гаврило, которому я уже был должен, не давал мне больше взаймы. Извозчик… громко начал говорить, с видимым желанием уколоть меня, о том, как бывают шаромыжники, которые не платят за езду.

Дома еще все спали, так что, кроме людей, мне не у кого было занять двух двугривенных. Наконец, Василий под самое честное, честное слово, которому (я по лицу его видел) он не верил нисколько, но так, потому что любил меня и помнил услугу, которую я ему оказал, заплатил за меня извозчику. Так дымом разлетелось это чувство…»[476]

В Николае Иртеньеве, совершенно очевидно, аукаются (пусть в самом их зачатке) комплексы русских интеллигентов — героев отечественной классики — от Бельтова до Лаврецкого. И для Толстого рефлексия его героя — способ ухода от реальности, а не приближение к ней, хотя и сам писатель выводит психологическую картину переживаний и размышлений Николая Иртеньева из собственных, как он их называет, самокопаний.