Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Дальнейший сюжетный путь Иртеньева — цепь личных катастроф, глубоко им переживаемых. Это — неудачная сдача экзаменов, поскольку герой думал не столько о подготовке, сколько о мундире, треугольной шляпе, собственных дрожках, собственной комнате и, главное, о собственной свободе. Провал на экзаменах — удар прежде всего по честолюбию. Иртеньев опять принимает внешнее, искусственное, за истинное. Он тянется ко внешним проявлениям взрослости: начинает курить, кутить, играть в карты. Особое место в повествовании отводится понятию «комильфо», которое в жизни Иртеньева в юношеские годы было одним из самых пагубных, ложных, привитых воспитанием и обществом. Повествователь полагает, что в юности он настолько был укоренен в положении так называемого благовоспитанного человека (знание французского языка, умение одеваться и т. п.), что мог остаться в нем навсегда, сделав его образом своей жизни. Однако вскоре он осознает ошибочность этого взгляда.

В главе «Comme il faut» с особой внятностью проявляется борьба природного естества человека с наслоениями условностей социального бытия. Возвращение к некоему естественному образу жизни у Толстого происходит в деревне, в поместном доме, где герой жил маленьким и где скончалась его мать. Здесь дает себя знать существо той поры в жизни человека, которая зовется юностью, как поры естественного существования в соответствии с природой. Глава «Юность» открывается абзацем: «Несмотря на происходившую у меня в голове путаницу понятий, я в это лето был юн, невинен, свободен и поэтому почти счастлив»[477]. Юноша спал на открытом воздухе. Вставал вместе с солнцем. Купался в реке в тени березника в полверсте от дома. Там ложился в тени на траве и читал, время от времени отрывая глаза от книги, погружаясь взглядом в окружающий пейзаж. Часто без дороги отправлялся ходить по полям и лесам, погружаясь в мечты, пробужденные образами только что прочитанного французского романа. Может быть, поэтому, встречая крестьян и крестьянок на работах, несмотря на то, что простой народ не существовал для него, юный барин испытывал бессознательное сильное смущение и старался, чтобы его не видели.

В связи с темой существования природы в творчестве Л. Н. Толстого нужно отметить следующее. В русской классической литературе Толстой никогда не причислялся к пейзажистам. Но картины природы, данные в переживании его героя в главе «Юность», удивительны. Они живо напоминают тургеневский пейзаж, окрашенный глубоким личным человеческим чувством, например те картины природы, которые встречают Лаврецкого, когда он возвращается на родину из Парижа. А вот толстовский повествователь рассказывает о том, с каким удовольствием он ходил в сад или огород есть поспевшие овощи и фрукты. «Заберешься, бывало, в яблочный сад, в самую середину высокой заросшей, густой малины. Над головой — яркое горячее небо, кругом — бледно-зеленая колючая зелень кустов малины, перемешанных с сорною заростью. Темно-зеленая крапива с тонкой цветущей макушкой стройно тянется вверх; разлапистый репейник с неестественно лиловыми колючими цветками грубо растет выше малины и выше головы и кое-где вместе с крапивою достает даже до развесистых бледно-зеленых ветвей старых яблонь, на которых наверху, в упор жаркому солнцу, зреют глянцевитые, как косточки, круглые, еще сырые яблоки…»[478]

Зрительные, осязательные, обонятельные образы смешиваются в этой картине, создавая предметно ощутимую природную среду, в которой глубоко прочувствованное физическое присутствие сменяется созерцательно-философским осознанием пребывания человека внутри природного тела. «В полнолуние я часто целые ночи напролет проводил сидя на своем тюфяке, вглядываясь в свет и тени, вслушиваясь в тишину и звуки, мечтая о различных предметах, преимущественно о поэтическом, сладострастном счастии …Тогда все получало для меня другой смысл… странный смысл — смысл слишком большой красоты и какого-то недоконченного счастия. И вот являлась она, с длинной черной косой, высокой грудью, всегда печальная и прекрасная, с обнаженными руками, с сладострастными объятиями. Она любила меня, я жертвовал для одной минуты ее любви всей жизнью. Но луна все выше, выше, светлее и светлее стояла на небе… и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все благо; и чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза.

И все я был один, и все мне казалось, что таинственно величавая природа… и я, ничтожный червяк, уже оскверненный всеми мелкими, бедными людскими страстями, но со всей необъятной могучей силой воображения и любви, — мне все казалось в эти минуты, что как будто природа, и луна, и я, мы были одно и то же»[479].