Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Толстой вновь и вновь возвращается к мысли о единстве человечества перед высшим судом, которая естественно отменяет всю суету, все мелкие человеческие распри, но которая скрывается в повседневном течении жизни за тщеславием, эгоизмом, страхом. И те герои Толстого, которым он предоставляет возможность проникнуться этой мыслью, как раз и свидетельствуют о ее исцеляющем воздействии на человеческую душу.

Высокое обращение к Богу отодвигается суетой полковой жизни. Читатель видит Козельцова-старшего у нового полкового командира, видит, как этот офицер, далеко не трус, заметно робеет перед вышестоящим начальником. А этот начальник, семь недель тому принявший полк, всем своим видом как раз и требует такой робости. В глазах его Козельцов прочитывал «выражение холодной гордости аристократа богатства, которое говорит вам: хотя я тебе и товарищ, потому что я полковой командир новой школы, но не забывай, что у тебя шестьдесят рублей и треть жалованья, а у меня десятки тысяч проходят через руки, и поверь, что я знаю, как ты готов бы полжизни отдать за то только, чтобы быть на моем месте»[510].

Показав картину взаимоотношений начальника и подчиненного, основанных на «случайности и денежном принципе», Толстой с присущим ему ригоризмом и прямолинейностью этической оценки пишет: «Человек, не чувствующий в себе силы внутренним достоинством внушить уважение, инстинктивно боится сближения с подчиненными и старается внешними выражениями важности отдалить от себя критику. Подчиненные, видя одну эту внешнюю, оскорбительную для себя сторону, — уже за ней, большею частью несправедливо, не предполагают ничего хорошего»[511].

Один за другим наслаиваются факты человеческой ограниченности, вызванные социальным ритуалом, привычкой. Как и ранее, Толстой противопоставляет простых солдат и офицерский состав. Первые, конечно, нравственно чище, естественнее, хотя ничего и не подозревают на этот счет. Вторые погрязают в суете и мелких страстях. Но и тем и другим скоро предстоит столкнуться лицом к лицу со смертью. И те же офицеры, ссорящиеся по поводу карточного долга, умрут твердо и спокойно. «На дне души каждого лежит та благородная искра, которая сделает из него героя; но искра эта устает гореть ярко, — придет роковая минута, она вспыхнет пламенем и осветит великие дела»[512].

Скоро и Володе предстоит встретить свою роковую минуту и погибнуть в схватке с французами. Получит смертельное ранение и его старший брат. Он умрет, уверенный, что «наши» одерживают победу, хотя в это время на Малаховом кургане уже будет развеваться французское знамя. Пока же младший вынимает билетик с надписью: «Идти», который означает, что ему предстоит двигаться на мортирную батарею на Малаховом кургане, место своей гибели.

Толстой подробно описывает, как юный Володя вживается в новую для него ситуацию. И с каждой новой подробностью молодой человек становится все ближе и ближе читателю, хорошо понимающему переживания этого юноши, почти мальчика. Вот он к ночи оказывается в блиндаже на своей кровати, в набитом народом уголке, как внутри материнского лона. Он «испытывал то чувство уютности, которое было у него, когда ребенком, играя в прятки, бывало, он залезал в шкаф или под юбку матери и, не переводя дыхания, слушал, боялся мрака и вместе наслаждался чем-то. Ему было и жутко немножко и весело»[513].

Братья Козельцовы, с которыми читатель успел сжиться, по Толстому, жертвы бессмыслицы, называемой войной. Последняя этическая оценка происходящего: и войны, и ее жертв, и поражения «наших» — принадлежит солдатам, то есть народу. Русские солдаты получили приказ к отступлению. «Непонятно было для каждого русского первое впечатление этого приказания. Второе чувство было страх преследования. Люди чувствовали себя беззащитными, как только оставили те места, на которых привыкли драться… Несмотря на увлечение разнородными суетливыми занятиями, чувство самосохранения и желания выбраться как можно скорее из этого страшного места смерти присутствовало в душе каждого… Выходя на ту сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу. Почти каждый солдат, взглянув с Северной стороны на оставленный Севастополь, с невыразимою горечью в сердце вздыхал и грозился врагам»[514].

Последний очерк цикла помечен концом декабря 1855 года. А 2 ноября 1854-го Толстой сделает запись в своем дневнике: «Велика моральная сила русского народа. Много политических истин выйдет наружу и разовьется в нынешние трудные для России минуты. Чувство пылкой любви к отечеству, восставшее и вылившееся из несчастной России, оставит надолго следы в ней. Те люди, которые теперь жертвуют жизнью, будут гражданами России и не забудут своей жертвы. Они с большим достоинством и грустью будут принимать участие в делах общественных, а энтузиазм, возбужденный войной, оставит навсегда в них характер самопожертвования и благородства»[515].