Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Другое правило состоит в том, что в процессе игры со смертью нельзя задавать вопросы, касающиеся главного — удастся выжить или нет. Это правило невольно нарушает наименее опытный в таких ситуациях сам путешественник. Пересаживаясь в сани к новому вознице, он произносит неподобающий вопрос:

«— А что, не знаете вы, где мы теперь?

Вопрос этот, как мне показалось, не понравился ямщикам»[516]. И действительно, в ситуации продолжающейся игры — борьбы со смертью — спрашивать, выживем ли, победим, не только бессмысленно, но и дурной знак, поскольку без доли суеверия здесь не обойтись.

Примечательны и вносят свою лепту в понимание хода игры со смертью создаваемые Толстым образы людей. Общее, объединяющее их стремление — это во что бы то ни стало продолжать делать назначенное каждому дело с учетом того, в какой мере это корректируется обстоятельствами. Так, мужичок, ругаясь и рискуя жизнью, тем не менее бросается в непроглядную мглу ловить оторвавшихся лошадей, а другой приходит ему на помощь, приспосабливая для этого еще одну лошадь. Не перестает рассказывать свои сказки «советчик», от которого до поры никакого дела не требуется. Не падает духом передовой возница Игнат. «Мне казалось, — замечает автор, — он боялся упасть духом»[517]. Вспомним, что то же самое поведение — во что бы то ни стало продолжать делать назначенное им дело — отмечает Толстой и у солдат защитников Севастополя.

В ситуации игры со смертью Толстой даже предполагает возможность некоторой, отчасти лишенной морали умственной фантазии, которая посещает автора. «Чем же, однако, все это кончится? — вдруг мысленно говорю я, на минуту открывая глаза и вглядываясь в белое пространство. — Чем же это кончится? Ежели мы не найдем стогов и лошади станут, что, кажется, скоро случится, — мы все замерзнем. Признаюсь, хотя я и боялся немного, желание, чтобы с нами случилось что-нибудь необыкновенное, несколько трагическое, было во мне сильней маленькой боязни. Мне казалось, что было бы недурно, если бы к утру в какую-нибудь далекую, неизвестную деревню лошади бы уж сами привезли нас полузамерзлых, чтобы некоторые даже замерзли совершенно»[518]. Очевидно, что автор не предполагает себя среди «совершенно замерзших», и в полусонном состоянии вряд ли справедливо корить его за невольный юношеский аморализм.

В разворачивающейся перед нами картине явно различимы образы тех, кто эту ситуацию переживает впервые (автор), и тех, кто в ней уже бывал ранее. Бывалые ямщики задают и правила игры, и общий оптимистичный настрой происходящему. Читателю и впервые попавшему в эту ситуацию путешественнику свою уверенность они передают изредка роняемыми фразами: «Будьте покойны: доставим!» И действительно, так и происходит, и именно эта фраза венчает рассказ: «Доставили-таки, барин!» Так завершается еще одно толстовское литературно-философское исследование смерти.

* * *

Анализируя фундаментальное для толстовского мировидения понятие «народ», нельзя обойти стороной полученный уже в ранний период его творчества исследовательский опыт рассказа «Утро помещика». В нем Толстой предпринимает попытку рассмотрения как благого начинания, исходящего от действительно озабоченного положением крестьянских дел барина, так и ответной реакции со стороны некоторых характерных типов деревенских крепостных мужиков. Следует отметить, что рассказ такого рода представлял собой попытку Толстого — не только художника, но совестливого помещика и гражданина — найти способы мирного разрешения надвигающейся аграрной катастрофы. В это время Толстой писал: «Для меня ясно, что вопрос помещикам теперь уже поставлен так: жизнь или земля». И далее: «Время не терпит, не терпит потому, что, оно пришло исторически, политически и случайно», что «ежели в 6 месяцев крепостные не будут свободны — пожар. Все уже готово к нему…»[519]