Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Для размышлений на эту злободневную тему автор «Войны и мира» находит необычный ракурс. Так, если меры и прожекты помещика открываются перед нами всего лишь намеками (например, герой рассказа, двадцатилетний помещик Дмитрий Нехлюдов, отправляясь в свой утренний деревенский обход, еще раз наскоро пробегает главу «Ферма» из французского сочинения), то психологические и хозяйственные мотивы крестьян рисуются во всех деталях. При этом, что особенно важно, сам автор (не будем путать его с героем рассказа) далек и от славянофильского неразмышляющего любования народом уже за одно то, что он русский, и народнического взгляда на мужиков как на горючий материал социального пожара, и от либерально-просвещенческих иллюзий относительно «рацио» как высшей ценности и двигателя российских перемен. Толстой анализирует и, как заявлял в «Севастопольских рассказах», стремится только к одному — правде. С чем же сталкивается толстовский идеальный в своих намерениях помещик, ради исполнения, как он полагает, Богом назначенной ему заботы о благополучии крестьян? (Не правда ли, в этой формулировке отчетливо слышится гоголевское назидание из «Выбранных мест из переписки…».) Чем занимается он, оставивший университет и по причине несоразмерного действительным нуждам личного альтруизма вплотную приблизившийся к собственному хозяйственно-финансовому краху?

Уже первое посещаемое им хозяйство мужика Ивана Чурисенка дает ответ на благие надежды помещика привить на русской почве европейские образцы и стандарты. Индивидуальная ферма как новая форма хозяйствования, о которой втайне мечтает помещик, рассматривается крестьянином и его семьей как величайшая из возможных бед, почти что гибель, несмотря на то, что на новом, расположенном недалеко от деревни месте помещик уже выстроил дом, готов почти задаром поселить в него крестьян скую семью и помочь ей в ее хозяйственных делах. С точки зрения Чурисенка, на новом месте плохо все — и относительная отдаленность от деревни и от привычного, хотя и скудного по своему плодородию земельного надела, и неудобство мест для выпаса скотины. И главное — не желает он отдельно от общины на хуторе жить: «…здесь на миру место, место веселое, обычное: и дорога, и пруд тебе, белье, что ли, бабе стирать, скотину ли поить, и все наше заведение мужицкое, тут искони заведенное, и гумно, и огородишко, и ветлы — вот, что мои родители садили; и дед и батюшка наши здесь Богу душу отдали, и мне только бы век тут свой кончить, ваше сиятельство, больше ничего не прошу. Буде милость твоя избу поправить — много довольны вашей милостью останемся; а нет, так и в старенькой свой век как-нибудь доживем. Заставь век Бога молить, — продолжал он, низко кланяясь, — не сгоняй ты нас с гнезда нашего, батюшка!..»[520]

Толстовский идеальный в намерениях помещик (такое определение этого хозяйствующего типа, на наш взгляд, наиболее точно) оказывается способным «что-то понять» из этой, идущей от самого нутра мольбы крестьянина, и прежде всего его боязни «одиночества». В свою очередь в ответ он открывает и свое самое сокровенное: «Я говорил вам всем на первой сходке, что я поселился в деревне и посвятил свою жизнь для вас; что я готов сам лишить себя всего, лишь бы вы были довольны и счастливы, — и я перед Богом клянусь, что сдержу свое слово, — говорил юный помещик, не зная того, что такого рода излияния не способны возбуждать доверия ни в каком, и в особенности в русском человеке, любящем не слова, а дело, и не охотнике до выражения чувств, каких бы то ни было прекрасных»[521].

Не находит поддержки Нехлюдов и у «сильного» хозяина Дутлова. Трое сыновей с невестками, пять троек лошадей, много иного скота, двести пчелиных ульев — такова хозяйственная основа этого семейства. Понимая, что больших денег на скудных местных почвах не заработать, Дутловы приспособились гонять лошадей на заработки в извоз. При выборе доходных маршрутов, и к тому же в губерниях, в которых корм дешев, они неплохо зарабатывают. По этой причине фермерское предложение помещика вызывает у них лишь одно затруднение — как бы безобиднее для Нехлюдова ему отказать. В конце концов старик Дутлов ссылается на отсутствие денег, и мечта помещика видеть «всех своих крестьян такими же богатыми, добродушными, как старик Дутлов» и чтобы «все ласково и радостно улыбались ему, потому что ему одному были обязаны своим богатством и счастием»[522], гаснет.