Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Поставив в своих очерках ряд важных философско-этических вопросов — о войне как явлении, существенным образом меняющем содержание и иерархию смыслов и ценностей, сложившихся в мирное время, о войне как моральном испытании человека, об исторической роли народа и его судьбе, о неблагополучии в российском обществе, Толстой в то же время осмысливает войну с нравственных позиций, с точки зрения ее противоречия естественной природе человека, равно как и природе как таковой. Патриотическая тема, заявленная в начале «Севастопольских рассказов», пройдет вместе с толстовскими героями ряд испытаний, чтобы утвердиться в финале повествования. При этом нарастающий от рассказа к рассказу эпический размах придает севастопольскому циклу подчас былинные черты, которые в полную силу разовьются позднее в романе «Война и мир».

Тема смерти, присутствующая в качестве одной из главных в военной прозе Толстого, в ранний период творчества начинает исследоваться им и в бытовой ситуации. И в этой связи, безусловно, нужно вспомнить рассказ «Метель», незаслуженно оцененный в советском литературоведении всего лишь как «один из первых опытов изображения русской деревни и русского мужика», равно как и первый опыт знакомства с «новым для русской литературы крестьянским сословием — ямщиками» (см., например, комментарии Н. И. Бурнашевой ко 2-му тому Собрания сочинений Л. Н. Толстого. С. 401). На наш взгляд, в написанном в феврале 1856 года рассказе на действительно новом для русской словесности социальном материале Толстой тем не менее продолжает исследование того, что глубоко волнует его как философствующего литератора — феномена смерти.

В отличие от «Казаков» или тем более «Севастопольских рассказов» феномен близкой смерти, возможность погибнуть в рассказе «Метель» принципиально иная. Здесь смерть не «назначена» воинским приказом в связи с необходимостью набега на горцев или не существует в силу упорного стремления французских военачальников любой ценой занять город.

У путешествующего зимой по степи Войска Донского барина (автора) есть возможность с самого начала отказаться отправляться в путь в начинающуюся метель. И то, что он делает выбор — ехать, задает рамки изначально сознательно затеянной игры со смертью. Более того, в сюжете рассказа у автора имеются по крайней мере две возможности выйти из игры в самом начале. Во-первых, когда, посоветовавшись с ямщиком и не получив от него твердого положительного ответа о возможности доехать до следующей станции, он все же приказывает ехать. И во-вторых, когда, уже поворотив назад, он встречает двигающиеся в нужном ему направлении тройки и решает присоединиться к ним. У героя рассказа есть также и недоброе предчувствие, которым он легкомысленно пренебрег. Так, доставшийся ему в возницы ямщик оказывается «какой-то не такой» — и сидит он не так, и роста он был большого, и шапка у него была какая-то не ямская. И вообще вся его фигура как будто «не обещала ничего хорошего», что и подтвердилось.

Когда же выбор наконец был сделан и барин отправился в путь в метель, он — равно в реалистичной и сюрреалистичной (в форме сна) картине — глубоко погружается в ночной сеанс знакомства со смертью. Знакомство это происходит, естественно, в форме постоянно присутствующей возможности погибнуть, поскольку всякое иное знакомство живого со смертью в принципе невозможно: когда есть живое — нет смерти, и наоборот.

В образах, являющихся герою во сне, в качестве одного из основных доминирует тот, что сопрягается с чувством беспомощности, невозможности вмешаться в ход протекающих событий. Сперва это образ буфетчика, беспрестанно дающего советы людям, несущим рояль, на которые они не реагируют как по причине их бесполезности, так и полной практической неосуществимости: тащат рояль они на пределе сил. И во-вторых, образ того же буфетчика, являющегося на берегу пруда, где только что утонул мужик, и организующего процесс извлечения мертвого тела с помощью невода и веревок. В обоих случаях автору-путешественнику во сне зримо является чувство бессилия перед внешней силой, а именно невозможной тяжестью, водой, а в реальности — метелью.

В ситуации игры со смертью, которую описывает Толстой, обнаруживаются правила и логика. Так, одно из правил состоит в том, что участвующие в игре люди не должны, не имеют права бояться и относиться к возможному смертельному исходу со страхом или тем более со словесными жалобами. Из представленных в рассказе персонажей ни один не показывает своего страха, тем более что это становится понятно из общего контекста отношений к событию — жалобы невозможны. Единственный указатель на испытываемую человеком естественную боязнь — решение первого возницы путешественника пересадить его в другие сани, тем самым сняв ответственность за седока с себя. То, что это проистекает из боязни, мы догадываемся по тому облегчению, которое испытывает возница, когда эта его затея (ценой косушки) удается.