Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

«Солдатом быть, просто солдатом! — думал Пьер, засыпая. — Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека?»[583] Во сне он видит и слышит своего «благодетеля» по масонскому братству, голос которого доносится сквозь ложные голоса Анатоля, Долохова. «…Звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал… что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они, хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его…»[584]

Поразившие Пьера на поле боя их твердость и спокойствие, небесный огонь в их ликах означают для него необходимость постижения их тайны как существа жизни, ее смысла. Иными словами, он жаждет, чтобы они его узнали. Но долог путь. И зов «благодетеля» — только намек на возможность взаимоузнавания. Пробудившись, Пьер хочет вернуть тот смысл, который прозвучал в утраченных словах «благодетеля», хочет вернуться в провидческий сон.

А голос вне его, Пьера, говорил: «„Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам Бога… Простота есть покорность Богу; от него не уйдешь. И они просты. Они не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное — золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное… состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить?.. Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли — вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо!“ — с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучающий его вопрос…»[585]

Пьер не подозревает, что самое главное Слово (Логос) для его мировидения родилось вовсе не в абстрактных разговорах с «благодетелем», а спровоцировано низовой, народной жизнью. Это был голос берейтора, разбудившего Пьера: «Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство!» («Сопрягать» — «запрягать» — кажется, чего ближе!) Так из крестьянского низа, из слова-жеста рождаются важные для Пьера смыслы. Они настолько важны, что Пьер, пробудившись от сна, отвергает «простые» корни важных для него смыслов. Он не хочет видеть грязный постоялый двор с колодцем посредине, у которого солдаты поили худых лошадей, а хочет понять то, что открывалось ему во время сна, не подозревая, что «сопряжение-запряжение» грязного постоялого двора с высокими поисками и есть ответ на его вопросы. Он хочет вернуться в сон. Но солнце бьет прямо в лицо пробудившемуся Пьеру, предупреждая ошибку намеренного ухода от жизни.

Весь дальнейший сюжетный путь Пьера и есть, по Толстому, путь простоты сопряжения своей жизни с жизнью народа и природы. Проследив движение Безухова через Бородино и далее, можно увидеть, что ни у Пьера, равно как и ни у кого из тех, в ком живет ощущение народного, исторического и природного целого, нет иного пути, чем подчинить свое частное (внешнее) существование общенародному (внутреннему). Таково мировидение Толстого, пытающегося эпическим сопряжением разных уровней национальной жизни преодолеть увиденный им эгоизм своего времени.

Работа по «сопряжению» без перерывов шла и в сознании самого Льва Толстого. Так, он постоянно решал для себя вопрос о соотношении жизни и смерти, о смысле жизни, завершающейся ее уничтожением. «К счастью Толстого, — отмечает Ф. Степун, — открытая им отвлеченная вера срослась в его душе с его „физической любовью к настоящему рабочему народу“, говоря точнее, к окружающему его русскому крестьянству. В письмах к Данилевскому Страхов рассказывает о пытливых разговорах жаждущего веры Толстого с крестьянами, и главным образом с богомольцами, которые часто проходили по пролегающей недалеко от Ясной Поляны дороге. И им ставил он тот же вопрос, что и людям своего общества в Петербурге: „Как вы можете жить, зная, что все кончится смертью?“ Богомольцы, да и остальные прохожие его не понимали. И вот то, что они не понимали его вопроса, и подтверждало его мысль, что неуничтожаемый смертью смысл жизни дается не разумом, а верой, что он раскрывается не в ответах на теоретические вопрошания, а в том душевном строе, который этих праздных вопросов вообще не ставит»[586].

Пережив Московский пожар, французский плен, вполне опростившись, Пьер приходит к Наташе — уже как к невесте в качестве прошедшего необходимые испытания жениха. У Толстого их брак — сопряжение естественных, мужского и женского, начал русского мира.