Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Примечательно, как это обстоятельство «аукается» в персонажах, живущих в согласии с миром — в старосветской паре родителей Базарова Василии Ивановиче (Владимир Самойлов) и Арине Власьевне (Муза Крепкогорская).

И у Тургенева, само собой, и в каждой из упомянутых экранизаций эпизоды, связанные с пребыванием Евгения у родителей, — лучшие. Здесь особо очевидна разрушительная сила той темной бунтарской необузданности, которой мучается осознающий свою маргинальность Базаров. Она подрывает индивидуальность в самой ее основе, в фундаменте семейно-родового первоистока, в фундаменте дома.

Можно сказать, что драма, которая потрясает семейство Базаровых, а вслед за тем и национальное целое страны, вовсе не в том, что отцы и дети по опыту, идейно, по своим устремлениям, продиктованным тем или иным временем, несхожи, — это обстоятельство как раз не удивляет. Так было всегда. Трагедийный отблеск ложится на судьбу Базаровых оттого, что какая-то сила (и она глухо таится в потомке) подсекает корни рода, не дает ему продолжения. В этом, как нам представляется, Тургенев, а вслед за ним и авторы экранизации 1984 года в какой-то мере видят катастрофу русского бытия и русского мировидения.

Заметим, что еще и поэтому, как нам кажется, сближаются литературные супружеские пары: тургеневские Василий Иванович и Арина Власьевна и гоголевские Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. Мистическое крушение дома старосветских помещиков у Гоголя (свою точку зрения на этот образ мы выразили в первом томе исследования) приобретает у Тургенева более отчетливые социально-психологические контуры. Сам Евгений довольно внятно формулирует это в беседе с Аркадием в имении Базаровых. Кстати сказать, образно содержательная беседа эта полнее всего развернута в фильме Никифорова. Здесь и стог, в котором лежат, беседуя, два приятеля, естественно «отыгрывает» свою символико-метафорическую роль природного лона, в которое все время хочет как можно глубже упрятаться, будто уберечь себя, Аркадий и из которого резким, агрессивным жестом стремится вырваться Евгений.

«Я думаю: хорошо моим родителям жить на свете! Отец в шестьдесят лет хлопочет, толкует о „паллиативных“ средствах, лечит людей, великодушничает с крестьянами — кутит, одним словом; и матери моей хорошо: день ее до того напичкан всякими занятиями, ахами да охами, что ей и опомниться некогда…

… А я… вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!..

… Я хотел сказать, что они вот, мои родители то есть, заняты и не беспокоятся о собственном ничтожестве, оно им не смердит… а я… я чувствую только скуку да злость…»[670]

Договор с миром (с природой и людьми) у старичков Базаровых определяется их верой и жертвенной любовью к отпрыску. Ни то, ни другое, то есть ни вера, ни жертвенная любовь, не входят в мировидение Базарова, уязвленное мужицкое самолюбие которого видит в образовании и науке (дворянская привилегия!) одно применение — обретение власти над миром. «Настоящий человек тот, о котором думать нечего, а которого надобно слушаться или ненавидеть».

Природа же приготовила «настоящему человеку» духовную ловушку — смерть. Ее отрицать невозможно, «она тебя отрицает, и баста». Но и здесь, на краю погибели, гордыня Базарова не смиряется с тем, что он, как ему кажется, представляет безобразное зрелище: «червяк полураздавленный, а еще топорщится».

«И ведь тоже думал: обломаю дел много, не умру, куда! задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта — как бы умереть прилично, хотя никому до этого дела нет… Все равно вилять хвостом не стану…»[671]

Смерть Базарова и у Тургенева, и в фильме Никифорова — ужас приближения к тайнам бытия на краю небытия собственного.

Евгений на просьбу родителей «исполнить долг христианина» не хочет с этим спешить. И священник совершает религиозный обряд уже над беспамятным Базаровым.

«Когда его соборовали, когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся, и, казалось, при виде священника в облачении, дымящегося кадила, свеч перед образом что-то похожее на содрогание ужаса мгновенно отразилось на помертвелом лице…»

Но самое, может быть, впечатляющее — это исступление, овладевшее верующим отцом Базарова. «Я говорил, что я возропщу, — хрипло кричал он, с пылающим перекошенным лицом, потрясая в воздухе кулаком, как бы грозя кому-то, — и возропщу, возропщу!»

Успокоила его тихонькая, кругленькая Арина Власьевна.