Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

…Ни один из хищников, окружающих Обломова, не ставит себе задач по организации какого-либо дела, их задачи мелки: урвать, ухватить и залечь в нору. Великий современник Гончарова Салтыков-Щедрин, заметив это российское презрение к профессионализму (а ведь Штольц — профессиональный делец, в отличие от Тарантьева, „сшибиющего“ обломовское белье да червонцы; он не работает, а грабит), объяснял его „простотой задач“: „Очень долгое время область профессий представляла у нас сферу совершенно отвлеченную. (…) И (…) не только в области деятельности спекулятивной, но и в области ремесел, где, по-видимому, прежде всего требуется если не искусство, то навык. И тут люди, по приказанию, делались и портными, и сапожниками, и музыкантами. Почему делались? — а потому, очевидно, что требовались только простые сапоги, простое платье, простая музыка, то есть такие именно вещи, для выполнения которых совершенно достаточно двух элементов: приказания и готовности“[241]. Откуда это стремление довольствоваться малым, простым, дожившее до наших дней?.. Историческая выработка этого социально-психологического явления очевидна. Почти триста лет татаро-монгольского ига, когда житель ни в чем не мог быть уверен, не мог затевать длинных и сложных дел, ибо не было никакой гарантии довести их до конца, учили обходиться самым необходимым. Да и далее история не баловала русского человека»[242].

Итак, для В. Кантора Штольц — попытка создания героя идеального типа. И в этом мы с уважаемым нами автором вынуждены не согласиться. На наш взгляд, становление капитализма в России к 60-м годам XIX столетия (с учетом возможности для русских учиться содержанию нового уклада в передовых странах Западной Европы) с неизбежностью должно было создавать и создавало реальных «штольцев». Конечно, они «двигались по другим орбитам», нежели русские писатели, и потому их существование для литературы часто было проблематично. Однако косвенные свидетельства их деятельности, равно как и ее результаты, с неизбежностью должны были проявляться в общем культурно-духовном пространстве страны и становиться предметом рассмотрения и анализа.

Кроме того, рассматривая творчество Гончарова в общем культурном контексте становления русского миро— и самосознания, мы выскажем гипотезу о главных героях романа «Обломов». Нам представляется, что с позиций рассмотрения становления в России нового человека, «позитивного» героя, человека дела, вкладом Гончарова в этот процесс будет видение такого человека в его двух, в известном смысле дополняющих друг друга частях — Обломова и Штольца. Единство этих частей — как бы общая переходная фигура, еще сохраняющая в себе «родимые пятна» феодального строя и в то же время уже демонстрирующая своей жизнью новое, капиталистическое начало в общественном развитии. Что жизненно и сохранится в будущем? Что с неизбежностью отомрет? Что приходит на смену умирающему? Все это — в совокупном содержании героя по имени Обломов-Штольц[243].

Но вернемся к Обломову, вернее, к тому, что представляет собой его, обломовское, естество. Что такое обломовщина? Этому мы и посвятим дальнейший анализ романа. Однако уже сейчас, при первом ее — обломовщины — психологическом рассмотрении, как она видится самому Илье Ильичу, о ней уже кое-что можно сказать.

Обломов достаточно нравствен и умен, для того чтобы понимать пошлость и недостойность окружающей его жизни. Он прав, когда говорит: «…хороша жизнь! Чего там искать? интересов ума, сердца? Ты посмотри, где центр, около которого вращается все это: нет его, нет ничего глубокого, задевающего за живое. Все это мертвецы, спящие люди, хуже меня, эти члены света и общества! Что водит их в жизни? Вот они не лежат, а снуют каждый день, как мухи, взад и вперед, а что толку? Войдешь в залу и не налюбуешься, как симметрически рассажены гости, как смирно и глубокомысленно сидят — за картами. Нечего сказать, славная задача жизни! Отличный пример для ищущего движения ума! Разве это не мертвецы? Разве не спят они всю жизнь сидя? Чем я виноватее их, лежа у себя дома и не заражая головы тройками и валетами?..

Ни у кого ясного, покойного взгляда …все заражаются друг от друга какой-нибудь мучительной заботой, тоской, болезненно чего-то ищут. И добро бы истины, блага себе и другим — нет, они бледнеют от успеха товарища. …Дела-то своего нет, они и разбросались на все стороны, не направились ни на что. Под этой всеобъемлемостью кроется пустота, отсутствие симпатии ко всему! А избрать скромную, трудовую тропинку и идти по ней, прорывать глубокую колею — это скучно, незаметно; там всезнание не поможет и пыль в глаза пускать некому»[244].