Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Верно. Но в этой же жизни существуют и Петр Иванович Адуев, и Андрей Иванович Штольц, которые вовсе не могут быть исчерпаны только теми способами участия в жизни, которые упоминает Обломов. Оба, несомненно, образованны и культурны, рациональны и не чужды велений сердца, профессиональны и практичны, активны и самостроительны, наконец. «Чего ж вам более?» — как говорил один из героев романа «Дым» в отношении Василия Соломина.

В разговоре с Обломовым, в ответ на его рассуждения, следует мягкий, дружеский вопрос Штольца: а наша тропинка жизни где? И в ответ Илья Ильич рисует план, смысл которого — покойно-беззаботное существование в деревне, где все — удовольствия и нега, где во всем неизвестно как (вероятно, сам собой) возникающий достаток и почитание со стороны друзей и соседей. А если вдруг свалится с неба какой-то куш сверх даденного блага, то его можно в банк поместить и проживать дополнительный рентный доход. И душевное состояние, продолжает излагать Илья Ильич, — задумчивость, но «не от потери места, не от сенатского дела, а от полноты удовлетворенных желаний, раздумье наслаждения…». И так — «до седых волос, до гробовой доски. Это жизнь!»[245]. «Обломовщина это», — возражает Штольц. И дает свое понимание смысла жизни: «Труд — образ, содержание, стихия и цель жизни, по крайней мере моей»[246].

Молча внимает ему Обломов. Незримая битва за жизнь Ильи Ильича началась.

* * *

В том, как реализуется категоричная установка «Теперь или никогда!», ключевое значение для развиваемых нами тезисов имеют несколько характеризующих Илью Ильича моментов. Прежде всего это его ни на минуту не затухающая рефлексия, постоянное и ясное осознание им происходящего. Так, Обломов фиксирует оба возможных варианта развития дальнейших жизненных событий в случае того или иного решения вопроса «теперь или никогда» — подробно анализирует, что, собственно, произойдет в том и другом случаях. «Идти вперед — это значит вдруг сбросить широкий халат не только с плеч, но и с души, с ума; вместе с пылью и с паутиной со стен смести паутину с глаз и прозреть!»[247] А дальше — послать в деревню поверенного с инструкцией; расширить имение; поехать за границу подышать свежим воздухом и сбросить лишний жир; вернувшись, всерьез заняться хозяйством; участвовать в уездной жизни; читать и беспокоиться. Но в этом случае — «прощай, поэтический идеал жизни!» (выделено нами. — С. Н., В. Ф.). И когда же жить? Ведь это «какая-то кузница, а не жизнь; тут вечно пламя, трескотня, жар, шум…».

А что значит «остаться»? Надевать рубашку наизнанку, слышать прыганье Захара с печи, обедать с Тарантьевым, не дочитать до конца путешествия в Африку… Попутно отметим, что, даже находясь на «пике» эмоционального накала, заданного в их отношениях Штольцем касательно будущего, Илья Ильич уже как бы предопределяет свое будущее возможное решение ценностными акцентами: для него, например, покойная жизнь — это жизнь «поэтическая», а деятельная — как в кузнице.

На выбор «теперь или никогда» влияет, далее, и случившееся знакомство Обломова с Ольгой Ильинской, в связи с которым Илья Ильич также проявляет свое личностное начало. Так, в завязавшихся отношениях «симпатии — любви» герой романа вдруг обнаруживает свойственные ему, но прежде не имевшие достаточных поводов проявляться качества: с человеком, от решения которого зависит его будущность, он бесстрашно и предельно искренен и правдив.

К тому же и героиня заслуживает именно такого отношения: повествователь сообщает о ней как о живом идеале. Эта девушка «шла простым, природным путем жизни и по счастливой натуре, по здравому, не перехитренному воспитанию не уклонялась от естественного проявления мысли, чувства, воли, даже до малейшего, едва заметного движения глаз, губ, руки»[248]. И это означает, что в отношениях с Ольгой именно такие качества, как искренность и правдивость, единственно возможны. То есть, по крайней мере в начале их отношений, Обломов предстает совершенно иным человеком. Так, на вопрос Ольги, петь ли ей, Илья Ильич отвечает:

«— Тут следует сказать какой-нибудь комплимент… Я не умею, да если б и умел, так не решился бы…

— Отчего же?

— А если вы дурно поете! — наивно заметил Обломов. — Мне бы потом стало неловко…

— А вы хотите, чтоб я спела? — спросила она.

— Нет, это он хочет, — отвечал Обломов, указывая на Штольца.

— А вы?

Обломов покачал отрицательно головой.

— Я не могу хотеть, чего не знаю»[249].

И еще:

«— Что с вами? — спросила она. — Какое у вас лицо! Отчего?..

— Посмотрите в зеркало… глаза блестят, боже мой, слезы в них! Как глубоко вы чувствуете музыку!..

— Нет, я чувствую… не музыку… а… любовь! — тихо сказал Обломов»[250].

Последующее развитие событий раскрывает интересную особенность в обозначенной нами ранее дихотомии «разум — чувства», которую мы хотим сформулировать теперь в качестве гипотезы для дальнейшего анализа. Состоит она в следующем.