Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Если в начале романа Обломов предстает перед нами как человек, кажется, лишенный активно проявляющегося разума и всецело пребывающий в состоянии, подобном спячке, коей сопутствуют лишь редкие попытки-выплески ее (спячки) морального оправдания и рационализации, то теперь, после знакомства с Ольгой, ситуация меняется. В Обломове, несомненно, просыпаются (обнаруживаются) глубокие чувства. Но одновременно с ними в нем возникает и начинает, чем дальше, тем больше, усиливаться рациональное начало особого рода. Действие этого «рацио» направлено не на культивирование и укрепление, а на обуздание и даже умерщвление высоких чувств.

По мере развития отношений с Ольгой Илья Ильич, чем дальше, тем сильнее, начинает предпринимать попытки избежать власти чувств, прибегая для этого в первую очередь к помощи разума. Оказывается, чувственный сибарит и лежебока Обломов в рационализации своего чуждого конструктивности способа восприятия жизни и жизнепроживания может дать фору даже хрестоматийно признанному рационалисту Штольцу. Обломов (ленивец и мягкая душа) давит в себе живое чувственное начало деструктивным рационализмом. И напротив, Штольц, по многочисленным оценкам, сухарь, делец и даже чуть ли не воплощение дьявола, оказывается, умеет жить и живет не только разумом, но и чувствами.

Как возможно сочетание в Обломове высоких чувств и направленных на их подавление деструктивных рациональностей? Как и почему действует механизм уничтожения одного другим? Почему разум не приходит на помощь тогда, когда Ильей Ильичом владеют высокие чувства? Как в рационалисте Штольце (вслед за Петром Ивановичем Адуевым) возможна жизнь этих высоких чувств, и не является ли его конструктивное «рацио» как раз той основой, на которой высокие чувства только и могут обрести благодатную почву?

Для того чтобы создать лучшие условия при поиске ответов на эти вопросы, обратим внимание на следующее. В известном смысле (предельно упростив, чтобы заострить нашу мысль) между Обломовым и Александром Адуевым, а также между Штольцем и Адуевым-дядей, автором романов намечаются содержательно-ценностные параллели. В самом деле, и Александр, и Илья начинают с того, что берутся за труд, но очень скоро оставляют его и переходят к ситуации, когда чувства (осознанные или неосознанные) берут верх над личностью в целом: Александр бросается от одной любви и привязанности к другой, а Илья Ильич пребывает в чувственном анабиозе. Но вот происходят новые события (разочарование в любви у Александра и глубокая любовь у Обломова), и оба героя обращаются к своему собственному деструктивному рациональному началу, «рацио-убийце»: Александр решает жить «по расчету», а Обломов изживает свое чувство, потому что наполненная любовью жизнь «как в кузнице» исключает покой. У обоих деструктивный разум одерживает верх, и в отношении обоих автор сожалеет: они несчастливы.

Что же касается Петра Ивановича и Андрея Ивановича, то оба вначале предстают перед нами почти что как живые схемы, что, заметим, и сбивает с толку многих исследователей. Но затем, постепенно, по мере развития событийных рядов, оказывается, что оба живые люди и способны к глубоким чувствам.

То есть, выводы в обоих случаях совпадают: подлинно высокое человеческое чувство возможно не иначе, как на основе развитой созидательной рациональности, духовности, культуры. И напротив, первобытная, неокультуренная чувственность, так называемая природная душевность, не будучи преобразована работой ума или включением в реальное дело, неизменно ведет к той или иной форме личного краха их обладателей. И в этом случае рацио, если к нему прибегают, может выступить лишь губителем любого личностного высокого начала, в том числе и самой души. Проверке этой гипотезы мы и посвятим дальнейший анализ романа «Обломов».

* * *