Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Для пояснения приведенной нами ренессансной аллюзии обратимся к истории о «пробуждении души», взятой из «Декамерона» Боккаччо в интерпретации недавно ушедшего из жизни крупного российского философа В. В. Бибихина. Вот она: «Рослый и красивый, но слабоумный юноша Чимоне… равнодушный к поощрениям и побоям учителей и отца, не усвоил ни грамоты, ни правил вежливого поведения и бродил с дубиной в руке по лесам и полям вокруг своей деревни. Однажды в майский день случилось, что на цветущей лесной поляне он увидел спящую в траве девушку. Она, видимо, легла отдохнуть в полуденный час и заснула; легкая одежда едва прикрывала ее тело. Чимоне уставился на нее, и в его грубой голове, недоступной для наук, шевельнулась мысль, что перед ним, пожалуй, самая красивая вещь, какую можно видеть на земле, а то и прямо божество. Божество, он слышал, надо почитать. Чимоне смотрел на нее все время ее сна не шевелясь, а потом увязался идти за ней и не отступал, пока не догадался, что в нем нет красоты, какая есть в ней, и потому ей совсем не так приятно смотреть на него, как ему быть в ее обществе. Когда он понял (здесь и далее выделено нами. — С. Н., В. Ф.), что сам мешает себе приблизиться к ней, то весь переменился. Он решил жить в городе среди умеющих вести себя людей и пройти школу; он узнал, как прилично вести себя достойному человеку, особенно влюбленному, и в короткое время научился не только грамоте, но и философскому рассуждению, пению, игре на инструментах, верховой езде, военным упражнениям. Через четыре года то был уже человек, который к своей прежней дикой природной силе тела, ничуть не ослабевшей, присоединил добрый нрав, изящное поведение, знания, искусства, привычку к неутомимой изобретательной деятельности. Что же произошло? — спрашивает Боккаччо. „Высокие добродетели, вдунутые небом в достойную душу при ее создании, завистливой фортуной были крепчайшими узами скованы и в малой частице его сердца заточены, а расковала их Любовь, которая гораздо сильнее Фортуны; пробудительница спящих умов, она своей властью извлекла омраченные жестокой тьмой способности на явный свет, открыто показав, из каких бездн она спасает покорившиеся ей души и куда их ведет своими лучами“. Пробуждение любовью — прочное или главное убеждение Ренессанса. Без Аморе, восторженной привязанности, „ни один смертный не может иметь в себе никакой добродетели или блага“ (Декамерон IV 4)»[269]. Двигаться по пути, освящаемому любовью, но пролагаемому разумом и волей, оказывается невозможным, не по силам для русского молодого человека — Ильи Ильича Обломова.

Напротив, все движения души, стереотипы сознания, привычки, любые, в том числе самые мелкие, внешние обстоятельства — все пускается в «дело» избегания треволнений, упрочения состояния душевной и телесной неподвижности. Так, Обломова пугает и возможная свадьба, и возможные приготовления к ней, когда, между прочим, надо три-четыре месяца ежедневно, «как окаянный», с утра ездить к невесте, быть с иголочки одетым, не смотреть скучно, не есть обстоятельно и вообще, как определяет повествователь, «ветром жить, да букетами». Это, по Илье Ильичу, непереносимо. К тому же, комментирует переживания Обломова автор, свадьба — не только поэтический, но и «официальный шаг к существенной и серьезной действительности и к ряду строгих обязанностей».

Согласимся, что данный пример — свадебные заботы — совсем не вписывается в обычно обосновываемую в нашем литературоведении (например, у Ю. М. Лощица) логику поведения Обломова, согласно которой он не делает ничего, потому что современная ему мелкая и неодухотворенная жизнь недостойна деяния и уж лучше лежать на диване, чем мельтешить в ее круговороте.

И само собой, в бездействии Обломова не обходится без «силы внешних обстоятельств», начиная от плутовски составленного Мухояровым и Тарантьевым грабительского контракта на съем квартиры и кончая безалаберно растраченными деньгами, а потому безденежьем Ильи Ильича, даже невозможностью снять для них с Ольгой городское жилье.

Впрочем, есть и еще одно обстоятельство, которое никак не согласуется с создаваемым иногда образом Обломова как человека, который удалился от пустой и недостойной содержательного в ней участия действительности. Обломов, и повествователь, чем дальше, тем больше, отмечает это, наряду с его общеизвестными пороками также оказывается рабски зависим от «мнения света». Илью Ильича всерьез волнуют разговоры о нем и Ольге, его оценки посторонними людьми, например какими-то франтами в театре, и вообще — пересуды, намеки, сплетни. Вспомним, какую выволочку он устраивает Захару за то, что тот осмеливается спросить, когда же его свадьба, и ссылается на то, что слышал об этом от людей Ильинских. А как пугается Обломов после известия Ольги о том, что об их отношениях всем разболтала ее приятельница Сонечка. Исключить возможность волнений такого рода — еще одна задача, важная для Ильи Ильича.