Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

В выделенной нами последней фразе по существу сконцентрирована вся философия, все возможные горизонты чувственных желаний, душевных порывов и фантазий Ильи Ильича. В открывшемся таким образом своем естестве Обломов напоминает мифическое существо, абсолютно — вплоть до совокупления, оплодотворения и рождения новой жизни — самодостаточное. От мира ему нужен всего лишь минимум питающих и поддерживающих его вещей. И ему вовсе не важно, кто этот минимум обеспечивает: движется «что-то живое», говорит повествователь, и этой «специфичности» Обломову хватает с избытком. «Оно» движется не останавливаясь и «в его пользу» — и Илья Ильич в полной мере счастлив. Вот почему мы думаем, что если бы Обломов и Ольга, паче чаяния, поженились, то через какое-то время Илья Ильич именно так ее бы и воспринимал. И для Ольги это, естественно, обернулось бы трагедией, и — не исключено — концом их отношений еще более мучительным, чем случившийся, а возможно, как допускает повествователь, даже роковым.

* * *

Постепенно, в силу непреодолимого собственного стремления к «покою», равно как и вследствие козней «братца» Агафьи Матвеевны и Тарантьева, Илья Ильич опускается на дно, отказывается от жизни духовной, продолжая ее лишь в сфере забот о потребностях и нуждах тела. Чуть растревоженный и только лишь начавший работать разум Ильи Ильича вновь погружается в спячку, и Обломов продолжает жить лишь потому, что живет его сердце. Он уже не похож на себя прежнего, периода ухаживаний и любви к Ольге. Нет былого лоска и беззаботности, все явственнее проступает нездоровье и сожаление о напрасно текущей жизни. «Отказ Обломова от Ольги означал отказ от душевного труда, от пробуждения в себе жизни, утверждал языческий культ еды, питья и сна, культ мертвых, противостоящий христианскому обещанию вечной жизни. Любовь не смогла оживить Обломова…Обломов спрятался от Любви. В этом и было его главное поражение, предопределившее все остальное, слишком силен был долгий навык ко сну»[275], — верно суммирует В. Кантор.

Правда, иногда Обломов, кажется, удовлетворен и умиротворен. Ведь он получил искомый «покой». Но вот как сам он вдруг открывается во время очередного, спустя полтора года, посещения Штольца. На вопрос друга, не забыл ли он Ольгу, следует ответ: «Нет, Андрей, разве ее можно забыть? Это значит забыть, что я когда-то жил, был в раю… А теперь вот!.. — он вздохнул»[276]. Развивая эту тему, повествователь доносит до нас еще более полное признание Ильи Ильича: жизнь свою в вожделенном «покое» он видит «горькой и убитой». И сознание это столь болезненно и глубоко, что возможная встреча с иной жизнью отвергается им категорически.

Впрочем, когда друзья садятся за нехитрый по нынешним временам обед («братец» умело обирал Илью Ильича под предлогом долга), то Обломов не упускает возможности отметить приятности своей жизни с Агафьей Матвеевной: она известная кулинарка. И готовит, и печет, как бывало только в Обломовке.

Практичный и деловой, не устающий печься о друге, Штольц избавляет Илью Ильича от творимого над ним Мухояровым и Тарантьевым зла. Налаженное его заботами обломовское имение снова начинает исправно приносить Илье Ильичу доход. Роман, как и сама жизнь героев, близится к завершению. Что же Обломов?

В доме, как сообщает повествователь, «обилие и полнота хозяйства»: кладовая полна, кухня — «палладиум деятельности великой хозяйки», двор — истинно деревенская «идиллия». И лишь Захар — альтер-эго своего хозяина — составляет исключение. Его угол или «гнездо» — комната без окна. Но вечная темнота не помеха, а помощь устройству из «человеческого жилья темной норы».

Илья Ильич целые дни лежит на диване и лишь любуется на голые локти хозяйки. Обломов живет «как будто в золотой рамке жизни, в которой, точно в диараме, только менялись обычные фазисы дня и ночи и времен года». Вокруг Ильи Ильича только простые, любящие, добрые лица, «которые все согласились своим существованием подпереть его жизнь, помогать ему не замечать ее, не чувствовать»[277]. Не способная ни к каким сколько-нибудь сложным чувствам и переживаниям, Агафья Матвеевна, так же как и Обломов, ощущает полноту бытия.

Илья Ильич — полное и естественное отражение и выражение окружающего его покоя, довольства и безмятежной тишины. Обживаясь в своем быту, он наконец решает, что его жизненный идеал осуществился и большего ему искать нечего. Его теперешняя жизнь — органичное продолжение родного и привычного с детства обломовского бытия, при котором обитатели Обломовки успешно «отделывались от жизни» и страховали для себя невозмутимый покой.