Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Оно, конечно, на время вновь просыпается, и Обломовым овладевает одушевление. Однако довольно быстро его внутреннее существо (рационально оформленный инстинкт) в полном согласии с внешними обстоятельствами снова одерживает верх над сердечным порывом. Одушевление угасает, а свалившиеся заботы по расстроенному имению окончательно затормозили наметившийся было в нем душевный подъем. Вообще, обстоятельства чем дальше, тем сильнее и неумолимее берут над ним верх. Или можно толковать и так: обстоятельства овладевают тем сильнее, чем слабее оказывается сердечное усилие.

Но прежде чем остановиться на этом подробнее, укажем в тексте на знаменательное и важное место — свидетельство о «расположенности» Ильи Ильича к практической жизни. Взято оно, как мы помним, из разговора Обломова с «братцем» вдовы Пшеницыной, Иваном Матвеевичем Мухояровым: «Послушайте… я не знаю, что такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный мужик, что богатый; не знаю, что значит четверть ржи или овса, что она стоит, в каком месяце и что сеют и жнут, как и когда продают; не знаю, богат я или беден, буду ли я через год сыт или буду нищий — я ничего не знаю! Не знаю, что такое уездный суд, что в нем делают, как служат!..Я не знаю, как дело делается в департаментах…Я барин и делать ничего не умею!»[272]

Эта сущностная характеристика дополняется следующим за ней окончательным разговором Ильи Ильича с Ольгой Ильинской, в котором героиня, несмотря на свои действительно сильные чувства, решительно стоит на своем: так, как может и как хочет жить в будущем Обломов, она, Ольга, жить решительно не может и не желает. И это не просто решение, диктуемое разумом. Это решение, диктуемое разумом человеком, который не может жить без доминирования разума над чувством.

Доминируют ли, в противоположность Ольге, в Илье Ильиче чувства, сердце, если применить нашу антитезу «ум — сердце»? В данный момент нет, поскольку, согласно чувствам, он должен был бы все же склониться к решению жениться на Ольге с обещанием собственной переделки в будущем. Именно это диктуется тяжелой сценой финального объяснения — прощания. Но Илья Ильич тоже слушает свой разум. И именно разум выносит Обломову приговор: «обломовщина» — то, что сидит в Илье Ильиче прочнее всего остального. Впрочем, дело не только в собственно обломовских качествах.

К обстоятельствам, которые берут над ним верх, следует отнести и проснувшееся чувство вдовы Пшеницыной. То есть в Обломове как предмете любви сталкиваются две любви. Но в отличие от Ольги Агафья Матвеевна (и это тоже важная, сделанная Гончаровым отметка в рассматриваемой антитезе) «полюбила Обломова просто, как будто простудилась и схватила неизлечимую лихорадку»[273]. Согласимся, что при таком «способе увлечения» речь о разуме и его участии в «делах сердца» вовсе не идет. И что примечательно, только при этом варианте любовных отношений, как указывает повествователь, для Ильи Ильича в Агафье Матвеевне открылся «идеал того необозримого, как океан, и ненарушимого покоя жизни (здесь и далее выделено нами. — С. Н., В. Ф.), картина которого неизгладимо легла на его душу в детстве, под отеческой кровлей».

Как там, в благословенной Обломовке, его отец, дед, их дети, внучата и гости «сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и в своей жизни Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу (выделено нами. — С. Н., В. Ф.) и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся на столе, а белье его будет чисто и свежо, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями»[274].