Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Вместе с тем принципиально новыми для русской литературы являются фигуры двух женщин — бабушки Татьяны Марковны Бережковой и ее внучки Веры Васильевны. Причем при всем их несходстве, возрастном прежде всего, самым широким объединяющим их основанием выступают совершенные обеими на почве страсти грехи, их последующее искупление и нравственное возрождение. То есть роман, откликнувшийся на традиционные русские сюжеты и темы — морально-идеологической проповеди, не понятого и не принятого обществом героя, «нового» как нигилистического отрицания старого, в известном отношении все же пошел дальше — дал пример позитивного преодоления нравственных несовершенств и интеллектуальных заблуждений в типичной для Гончарова дилемме «ума, разума — чувства, сердца».

Тема преодоления, «искупления» и возрождения, раскрытая в «Обрыве», была нова для русской словесности, но не для Гончарова. Пунктирно намеченная, она появилось уже в «Обыкновенной истории» (поступок Петра Ивановича Адуева по отношению к своей заболевающей жене), равно как и в «Обломове» (образы Штольца и Ильинской в замужестве в финале романа), и уже тогда стало ясно, что она не слишком гармонирует с состоянием мыслящих умов конца 60-х годов. Это, в частности, верно подметил Евгений Соловьев. По его мнению, после выхода «Обрыва» критика не оценила роман потому, что «все успели уже достаточно разочароваться в недавнем прошлом, но каким новым очарованием заменить прежнее не знали. Вместе с Тургеневым многие склонились к тому, что все — „дым“. И вдруг в это время является произведение, проникнутое определенным, а главное, положительным взглядом на жизнь, произведение почти оптимистическое… Люди недовольны, люди ищут, а им говорят: „нечем быть недовольным, нечего и искать особенно: ведь, в сущности, все, что нужно для счастья и для разумной жизни, у нас есть под рукою. Только осмотритесь внимательно, и вы увидите грандиозный запас сил, способность выдержать какую угодно суровую жизненную борьбу…“. Сказано это было спокойным, убежденным голосом. Каким же путем, спросили себя, автор дошел до такой точки зрения? Посмотрели и увидели, что причина кроется в том, что Гончаров не ненавидит старое, а, напротив, любит его, признает его здоровым, сильным и все свои надежды возлагает на примирение старого и нового (выделено нами. — С. Н., В. Ф.)»[290]. Вот этот-то позитивный настрой, стремление найти способы перехода от старого к новому и было главной установкой усилий И. А. Гончарова в работе по созданию собственной модели русского мировоззрения. Как же конкретно это проявилось в романе «Обрыв»?

Роман состоит из двух неравных частей: небольшого начала, в котором описываются попытки Бориса Павловича Райского (типичного русского героя-идеолога) своими рассуждениями о страсти и свободе изменить мировоззрение одной из петербургских красавиц, и его основной части — пребывания, страданий и перерождения Райского в деревне под влиянием бабушки Татьяны Марковны и ее внучки Веры Васильевны. (Впрочем, во второй части Райский отходит на второй план и его место занимает Вера.)

В этом новом для себя неспешном бытии Райский как бы получает возможности для реализации своих замыслов. Но вот вопрос: замыслов чего? Сперва музицирования и сочинения музыки, далее — художества, затем писательства и, наконец, ваяния. Но его главным и любимым «замыслом», как сразу же становится очевидно, является замысел переделки мировоззрения любой встреченной им красивой женщины. В городе это были Софья Беловодова и Наташа, в деревне — сперва и недолго — Марфенька, а после ее сестра Вера. При этом содержание его «уговоров-убеждений» женщин относительно его любви и страсти бедно и жалко. Вот их образчик: «…ты не могла сделать лучше, если б хотела любви от меня. Ты гордо оттолкнула меня и этим раздражила самолюбие, потом окружила себя тайнами и раздражила любопытство. Красота твоя, ум, характер сделали остальное — и вот перед тобой влюбленный в тебя до безумия! Я бы с наслаждением бросился в пучину страсти и отдался бы потоку: я искал этого, мечтал о страсти и заплатил бы за нее остальною жизнью, но ты не хотела, не хочешь… да?»[291]