Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Вообще, Райский — довольно однообразный и нудный тип, который странно смотрится на фоне каждого по-своему ярких, разнообразных и глубоких Обломова, Штольца или Адуевых. Впрочем, читательский интерес к роману возрастает по мере того, как главный акцент в нем сдвигается на «женскую половину», и перед нами все более объемно возникают женские образы, прежде всего образ бабушки. Впервые эта женщина ярко проявляет себя в сцене изгнания из ее дома одного из важных городских лиц — провинциального притворного обличителя, блюстителя нравов и лицемера Тычкова. В дальнейшем в романе Татьяна Марковна все увереннее закрепляется на месте живого воплощения неизменных национальных нравственных смыслов и ценностей, служит живым мерилом для современных новаций. Гончаров не слишком глубоко вспахивает почву, называемую традиционным русским мировоззрением, и потому нам приходится априори соглашаться с его якобы абсолютной и универсальной правотой.

Надо отметить, что в отстаивании этой позиции им допускаются и явные натяжки. Так, за пределами авторского рассмотрения остается крепостное состояние огромной массы крестьянства — основы благополучия, на базе которого разворачивается жизнь праведно живущей помещицы Бережковой, в известном смысле также Обломовой. Поле ее контактов не выходит за пределы общения с дворней, то есть с собственной ближней домовой и дворовой обслугой, по сути так же паразитирующими на крепостном крестьянстве, как и она сама. Вот в этих пределах она в самом деле живет «по совести», что, похоже, и рассматривается Гончаровым как позитивный пример правильного устройства российской жизни. Вместе с тем уже по этой причине социальная ценность «Обрыва» оказывается существенно ниже, чем первых двух романов Гончарова, в которых была художественно оправданна личностная ограниченность рассматриваемого писателем проблемного горизонта, в пределах которого ни Штольц, ни Обломов, ни Адуев-дядя не претендовали на роли образцов для устройства российской жизни.

Что же касается избранной нами темы — дела и недеяния в романном творчестве И. Гончарова, то в «Обрыве» ее почти нет. Его герои столь заняты собственными духовно-психологическими проблемами, что на какое бы то ни было дело (даже размышления на этот счет) времени у них не остается. А если в романе и есть «деловые люди» — лесник Тушин или учитель Козлов, то эта часть их жизни лишь обозначается, и у читателя возникает впечатление о ней как о неважной для магистрального сюжета детали.

Правда, деятельная натура — и все та же бабушка (Бережкова). Но все ее заботы даются как привычный набор рациональных действий по управлению крепостным (барщинным или оброчным — об этом в романе не сообщается) крестьянством. Сказано: умно управляет, и дело с концом.

Нетипичность «Обрыва» не только в романной прозе Гончарова, но и в ряду русской словесности 60-х годов заключается в том, что центром произведения оказываются две сильные женские фигуры[292]. Известная, свойственная роману новизна состоит также и в том, что на «женском материале» показана суть христианского жизнепроживания, характерного для сильных, неординарных натур. Оказывается, что изначально присущие сильным личностям самостоятельность и свобода, часто приводящие к заблуждению и греху, должны быть осмыслены, прочувствованы, сердечно восприняты, пережиты и, наконец, с покаянием преодолены. Христианская триада «грех — покаяние — возрождение» на примере Веры раскрыта во всей ее возможной глубине. Несколько схематично, но все же обозначена она и в образе бабушки.

И наконец, еще одна важная особенность гончаровского «Обрыва», которую нам необходимо отметить в связи с дальнейшим анализом расширения и изменения содержания русского мировоззрения, — это, конечно, образ «нового человека» нигилиста Марка Волохова. В отличие от своего литературного предтечи Евгения Базарова («Отцы и дети» вышли, как мы помним, на восемь лет раньше «Обрыва», в 1861 году) Волохов не только менее привлекательный, но, что намного важнее, действительно отрицательный человеческий типаж. Он прежде всего в отличие от Базарова ничего не делает, если не считать занятиями кое-какое чтение и раздачу некоторых запрещенных книжек провинциальной молодежи. Безделье, сопутствуемое безденежьем, превращает его почти в профессионального попрошайку. Причем попрошайничество это процветает на почве беспринципности и нередко подлости.