Русское мировоззрение. Как возможно в России позитивное дело: поиски ответа в отечественной философии и классической литературе 40–60-х годов XIX сто

Будучи заподозрен в распространении запрещенных книг, он откровенно беззастенчиво и даже аморально взваливает на Райского опасность за происшедшее и свою ответственность. Полностью пренебрегая не только чужим мнением, но и правом иного человека жить, как этот человек считает нужным, он тем не менее не брезгует пользоваться услугами, да и просто по мелочам эксплуатировать людей. «Новизна» его взглядов, в отличие от того же Базарова, состоит в примитивном следовании капризам собственных грубых чувств. Он не только не способен принимать во внимание права и чувства других людей, но даже пытается обосновать собственное право на их небрежение или подавление. В отличие от высокого профессионала в естественных науках Базарова Волохов ничем подобным не выделяется. Он — исключенный студент, то есть недоучка с непомерным эгоизмом и амбициями. В этой связи кажется натяжкой тот глубокий интерес, который к нему испытывает умная и нравственно достойная героиня.

Впрочем, упомянуть о данной фигуре нигилиста мы посчитали необходимым не столько по причине ее значимости для рассматриваемой нами темы, сколько для фиксации очевидного факта. Чуткий художник Гончаров, как Тургенев, а позднее и другие русские писатели, увидел в современной ему действительности этот новый русский тип, посчитал для себя невозможным пройти мимо него, а чтобы лучше публично оценить его, усилил значимость и придал вес исповедуемым им ценностям и идеям. «Волоховы» начали выходить на общественную сцену, неся с собой новое мировоззренческое содержание, влияя на сложившееся, заставляя его на себя реагировать и, следовательно, в чем-то меняться. Вместе с тем они ставили под сомнение главную идею, на которую указывал, в частности, И. А. Гончаров, — идею примирения старого и нового, поскольку собственной целью своего дальнейшего бытия они видели лишь разрушение.

* * *

Завершая анализ и интерпретацию романов А. И. Гончарова «Обыкновенная история» и «Обломов», мы приходим к выводу о том, что наряду с традиционно замечаемыми в них персонажами, в которых обнаруживается множество черт, подлежащих критическому разбору, в этих произведениях есть и серьезные заявки на создание действительно позитивных героев. Другое дело, что позитивными они в эпоху советского литературоведения как представители нарождающегося враждебного буржуазного строя признаны быть не могли. И потребовалось время для того, чтобы мы начали видеть в них то, что изначально старался вложить в свои произведения автор.

Кроме того, при попытке рассмотрения философского содержания романов И. А. Гончарова «Обыкновенная история» и «Обломов» читателю, на наш взгляд, помимо уже хорошо осмысленного открывается и нечто, прежде не акцентированное. Это — неудачливость и даже неспособность к любви, да и к самой жизни натур с сильной привязанностью к традиционному, с сильным доминированием эмоционально-чувственного начала. И напротив, расположенность и высоко развитая способность к новациям, к новым поворотам жизни и любви характеризует героев с началом конструктивно-рациональным.

Романом «Обрыв», стоящим несколько особняком (в связи с рассмотрением заявленной нами темы) И. А. Гончаров прежде всего ввел в проблемное поле русского мировоззрения сильные женские фигуры, для которых жизнь была тождественна глубокой, всепоглощающей любви. Как разворачивается жизнь в этом своем проявлении, каково ее содержание и смысл, что такое страсть как высшая и, по всей видимости, крайняя, роковая, форма любви — это было то принципиально новое, что попытался сказать своим произведением автор. И в этом наряду с прочим, на наш взгляд, состоит еще одна несомненная заслуга Гончарова как русского литератора-философа.

Любовь, как начал прозревать автор «Обрыва», не просто личное чувство — одно из многих, которыми наделен человек. Устами утратившего любовь учителя Козлова Гончаров проницательно формулирует: «Я думал, что люблю древних людей, древнюю жизнь, а я просто любил… живую женщину; и любил и книги, и гимназию, и древних, и новых людей, и своих учеников… и тебя самого… и этот — город, вот с этим переулком, забором и с этими рябинами — потому только — что ее любил! А теперь это все опротивело, я бы готов хоть к полюсу уехать…»[293] То, что это явление действительно является одним из важнейших для смыслов и ценностей русского мировоззрения, глубоко раскрыл Лев Толстой своим романом «Анна Каренина», о котором речь впереди.

Завершая разговор о романной прозе И. А. Гончарова, отметим следующее. Мы, конечно, сознаем, что сделанные нами наблюдения уязвимы и открывают множество возможностей для их критики. Но если такая содержательная критика последует, мы будем этому только рады, поскольку это будет означать, что русское литературное философствование вновь становится полем для размышлений. И значит, наше путешествие между сердцем и разумом, любовью и страстью, делом и недеянием не было напрасным и должно быть продолжено.