Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII — середины XIX столетия

Неторопливо, обстоятельно подбирается повествователь к своему герою — Василию Васильевичу — в рассказе «Гамлет Щигровского уезда». Нашему знакомству с ним предшествует череда других знакомств, из которых читателю предоставляется возможность узнать, что собой представляют, чего стоят некоторые важные особы уездного масштаба. Эти второстепенные персонажи не излишни. Соизмерение главного героя с ними помогает понять его.

Так, повествователь рассказывает о вечере, даваемом в имении у богатого помещика и охотника Александра Михайлыча Г. Вечер знаменателен тем, что на него ждут важного сановника и хозяин, несмотря на свое независимое положение в свете и богатство, проявляет излишнее, бросающееся в глаза волнение и суету. В ожидании приезда сановника и официального начала вечера повествователя знакомят с «первым здешним остряком», Петром Петровичем Лупихиным. В меру наблюдательный «остряк», впрочем, рекомендует себя просто как «озлобленного человека». Отчего же? «Злому человеку, по крайней мере, ума не нужно. А как оно освежительно, вы не поверите…», — признается он повествователю. Из его едких замечаний и непрестанных цепляний к гостям становится ясно, что хотя он и не глуп, но принцип жизни «ума не нужно» избран едва ли несознательно в качестве главного. Действительно, жить в той среде, о которой сообщает рассказчик, с умом едва ли возможно. Так что «без ума» даже предпочтительнее, по крайней мере — более с руки…

То, что это так, читатель убеждается скоро: на вечер прибывает-таки ожидаемый важный сановник и обнаруживаемые им умственные богатства, а также подобострастная реакция окружающих, повергают в уныние.

По-иному, нежели «остряк», живет в здешнем обществе главный герой рассказа, именующий себя Василием Васильевичем. Помещенный на ночлег с повествователем в одной комнате, он рассказывает ему, как жил и как живет. Так, полученное им за границей образование, владение французским и немецким языками, очевидная способность чувствовать и мыслить не добавляют ему уверенности в себе, а, скорее, напротив, служат причиной робости. «Я… заеден рефлексией, и непосредственного нет во мне ничего», — рекомендует он себя. Проистекает это, по его признанию, от бедности, смирения и от того, что, как он полагает, в нем нет «решительно ничего оригинального, ничего, кроме таких выходок, как, например, мой теперешний разговор с вами; но ведь все эти выходки гроша медного не стоят. Это самый дешевый и самый низменный род оригинальности»[522].

Домашнее воспитание он получил самое неглубокое — рос, как и другие юноши, «словно под периной». В университете тоже все шло скучно, студенческий кружок не только не стал для него средством развития, но оказался «заколдованным кругом». Не имея в своем обществе примера для подражания, Василий Васильевич принялся сообразовывать жизнь с книжными персонажами: «Живу я тоже словно в подражание разным мною изученным сочинителям, в поте лица живу; и учился-то я, и влюбился, и женился, наконец, словно не по своей охоте, словно исполняя какой-то не то долг, не то урок, — кто его разберет!»[523]

Он, однако, понимает, что между «энциклопедией Гегеля» и русской жизнью нет ничего общего. Тогда, спрашивает он сам себя, зачем же я учился и ездил за границу? А потому, оказывается, что о русской жизни еще ни один умник не написал. «Я бы и рад был брать у ней уроки, у русской жизни-то, — да молчит она, моя голубушка. Пойми меня, дескать, так; а мне это не под силу; мне вы подайте вывод, заключенье мне представьте… Заключенье? — Вот тебе, говорят, и заключенье: послушай-ка наших московских — не соловьи, что ли? — Да в том-то и беда, что они курскими соловьями свищут, а не по-людскому говорят… Вот я подумал, подумал — ведь наука-то, кажись, везде одна, — взял да и пустился, с богом, в чужую сторону, к нехристям… Что прикажете! — молодость, гордость обуяла»[524].

Но и там он, несмотря на все старания, так и не сделался оригинальным человеком. Не пробудила его и последующая, после возвращения из-за границы, жизнь в Москве. Поэтому он бросил все, уехал к себе в деревню и стал жить, «как щенок взаперти». Ничего не изменила и женитьба. Тем более, что жена вскорости умерла. Каждый день жизнь, казалось, напоминала герою, какой он «пустой, ничтожный и ненужный, неоригинальный человек!». Со временем так же стали относиться к нему и соседи.

Откровения Василия Васильевича прерываются неожиданным образом — рассерженным голосом из соседней комнаты: «…какой там дурак вздумал ночью разговаривать?» «Слушаю-с, слушаю-с, извините-с…», — прошептал в ответ герой. «Ему позволительно спать, ему следует спать, — продолжал он снова шепотом, — ему должно набраться новых сил, ну хотя бы для того, чтобы с тем же удовольствием покушать завтра. Мы не имеем права его беспокоить»[525]. На утро, проснувшись, повествователь в комнате своего соседа уже не застал.