Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII — середины XIX столетия

Завершается встреча Лукерьи с повествователем тем, что она просит его походатайствовать перед матерью-помещицей сбавить оброк местным крестьянам, потому как «земли у них недостаточно, угодий нет… Они бы за вас богу помолились… А мне ничего не нужно — всем довольна»[533].

Вскоре она скончалась и в день смерти слышала колокольный звон, который шел не из дальней церкви, к тому же день был будничный, «а „сверху“». Вероятно, она не посмела сказать «с неба», замечает автор.

Как человек привыкает к смерти при жизни? Что происходит с его сознанием при практически полном отказе жить со стороны тела? Чем «утешается» он, в чем черпает силы? Из рассказа Лукерьи мы узнаем о ее безграничной вере и смирении, о любви к ближним и дальним, о готовности переносить все, «назначенное» богом. От одной вещи изо всех сил старалась отмежеваться святая — воспоминаний. «Не думать» — императив и единственное блаженное состояние ее жизни.

Конечно, этой историей повествователь не пытается дать представление о восприятии смерти сколько-нибудь обычным человеком: мало кому это под силу. Она не может иметь даже оттенка нравоучения или художественного подтверждения ценности христианской веры. Что же она такое? Описание края, границы жизни-смерти, так трудно осмысливаемой, такой страшной и так легко переходимой.

О легкости и ежечасной возможности перехода от жизни к смерти следующий рассказ — «Стучит!». Сюжет незатейлив. У охотника-повествователя кончилась дробь, и он, не откладывая, решает на ночь глядя ехать за ней за сорок пять верст в Тулу. Он нанимает возницу, и в дороге они оба начинают слышать сперва дальний, но чем дальше, тем явственнее звучащий, стук нагоняющей их телеги. Наконец она их настигает и останавливается у дороги. В ней они различают шестеро пьяных, явно «лихих» людей. Вожак просит у повествователя денег на похмелье и, получив, отходит. На обратном пути от проезжающего станового пристава они узнают, что ночью на этой дороге был убит купец, и вполне возможно это было дело рук встреченных охотником разбойников. Рассказ окончен.

В нем, однако, есть место, которое, как это нередко бывает у Тургенева, выступая как бы рассказом в рассказе, содержит в себе дополнение, а иногда и ключ к основному повествованию. Такое место в рассказе «Стучит!» — эпизод с переправой охотника и возницы через реку вброд. Вот как об этом говорит сам повествователь. Проснувшись в очередной раз, он вдруг обнаружил, что «вокруг тарантаса — и на пол-аршина, не более, от его края — водная гладь, освещенная луною, дробится и дрожит мелкой, черной рябью. Я — глядь вперед: на козлах, понурив голову, согнув спину, сидит, как истукан, Филофей, а еще подальше — над журчащею водой — кривая линия дуги и лошадиные головы и спины. И все так неподвижно, так бесшумно — словно в заколдованном царстве, во сне, в сказочном сне… Что за притча? Я — глядь назад из-под балчука тарантаса… Да мы на самой середине реки… берег от нас шагов на тридцать!»[534].

Удивителен последующий диалог охотника с возницей. На вопрос, что же теперь делать, Филофей отвечает, что надо ждать и положиться на лошадь: «А вот пущай кудластый оглядится: куда он ворохнется, туда, значит, и ехать надоть». И вот, наконец, лошадь заворошилась: «Но-но-но-ноо! — внезапно заорал во все горло Филофей, и приподнялся с места, и взмахнул кнутом. Тарантас тотчас сдернуло с места, он рванулся вперед наперерез речной волне — и пошел, дрыгая и колыхаясь…»[535]

В этом эпизоде читатель волею автора как бы побывал в мифической реке смерти Стикс в царстве мертвых, на себе ощутил холод ее вод, бренность жизни и легкость прихода смерти — стоит только лошади ошибиться и избрать неверное направление. И лишь волею судьбы, воплощенной в движении лошади, он оказывается на время (до встречи с телегой разбойников) спасенным. С другой стороны, иррациональное, с точки зрения просвещенного повествователя, поведение возницы, полагающегося на природный ход вещей, становится единственно спасительным, когда человек целиком оказывается во власти природы.

Наиболее авторитетный текст «Записок охотника», подготовленный к печати самим автором, был издан в 1883 г. и завершался новеллой «Лес и степь», написанной еще в 1849 г. По сути, ее строки как обрядово-заговорное действо повествователя-философа, стремящегося примириться с природой, договориться о невраждебном себя-приятии ею, пусть подчас и иллюзорном.

Утопический обряд примирения с неласковой природой родины так или иначе пунктиром прошивает магистральный сюжет нашей классики. «Кулички» русской литературы летят, например, в знаменитую Обломовку Гончарова. Интересно, что «Сон Обломова» как относительно завершенный фрагмент был опубликован до появления романа, в 1847 г., как и основная часть рассказов «Записок охотника».