Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII — середины XIX столетия

Иной социальный персонаж, не смиряющийся с пошлостью окружающей жизни и не убивающий в себе живого человека, является нам под именем столбового дворянина Пантелея Еремеевича Чертопханова. Происходит Пантелей Еремеевич из некогда богатого, но разорившегося старинного дворянского рода. Рассказчик сообщает о нем, что во всей округе он слыл человеком опасным и сумасбродным, гордецом и забиякой первой руки, то есть он не был принят и признан уездным земледельческим сообществом, и — тем более — оно не считало его за своего. Доставшееся ему в наследство маленькое имение окончательно было разорено отцом Пантелея — Еремеем Лукичом, который вводил в нем «хозяйственный расчет» — натуральное производство всего потребного для жизни, поскольку ремесленников и купцов он почитал «разбойниками». Так, однажды для домашних нужд он приказал изготовить «семейственную карету», которая на первом же косогоре рассыпалась. Впоследствии он столь же успешно строил церковь, у которой беспрестанно обрушивался купол. Решив, что все дело в колдовстве, он велел перепороть на деревне всех старых баб. Это было сделано, однако купол все равно не держался.

На выдумки помещик был неистощим: «то из лопуха суп варил, то лошадям хвосты стриг на картузы дворовым людям, то лен собирался крапивой заменить, свиней кормить грибами… Вычитал он однажды в „Московских ведомостях“ статейку харьковского помещика Хряка-Хруперского о пользе нравственности в крестьянском быту и на другой же день отдал приказ всем крестьянам немедленно выучить статью харьковского помещика наизусть. Крестьяне выучили статью; барин спросил их, понимают ли они, что там написано? Приказчик отвечал, что как, мол, не понять! Около того же времени повелел он всех подданных своих, для порядка и хозяйственного расчета, перенумеровать и каждому на воротнике нашить его нумер. При встрече с барином всяк, бывало, так уж и кричит: такой-то нумер идет! А барин отвечает ласково: ступай с богом!»[526] В общем, патриархальная идиллия вперемешку с некоторым налетом «порядка» во вкусе гоголевского полковника Кошкарева.

Вырос Пантелей Еремеевич совершенным баловнем и барчуком. Впрочем, человеком он был честным, «душа в нем была добрая, даже великая по-своему: несправедливости, притеснения он вчуже не выносил; за мужиков своих стоял горой»[527].

Так же из бедности и униженного общественного состояния вырос и второй герой рассказа — Тихон Иваныч Недопюскин. Об отце его было известно, что он, будучи однодворцем, всю свою жизнь с ожесточением боролся с бедностью, но так и не смог ее осилить — умер не то на чердаке, не то в погребе, не успев заработать ни себе, ни детям куска насущного. Тихон же как бы продолжил судьбу отца: «вечные тревоги, мучительная борьба с холодом и голодом, тоскливое уныние матери, хлопотливое отчаяние отца, грубые притеснения хозяев и лавочника — все это ежедневное, непрерывное горе развило в Тихоне робость неизъяснимую: при одном виде начальника он трепетал и замирал, как пойманная птичка.

<…> Судьба заставила бедного Тихона выпить по капле и до капли весь горький и ядовитый напиток подчиненного существования. Послужил он на своем веку тяжелой прихоти, заспанной и злобной скуке праздного барства… Сколько раз, наедине, в своей комнатке, отпущенный наконец „с богом“ натешившейся всласть ватагою гостей, клялся он, весь пылая стыдом, с холодными следами отчаяния на глазах, на другой же день убежать тайком, попытать своего счастия в городе, сыскать себе хоть писарское местечко или уж за один раз умереть с голоду на улице. Да, во-первых, силы бог не дал; во-вторых, робость разбирала, а в-третьих, наконец, как себе место выхлопотать, кого просить? „Не дадут, — шептал, бывало, несчастный, уныло переворачиваясь на постели, — не дадут!“ И на другой день снова принимался тянуть лямку»[528].

Так бы и продолжалась жизнь Тихона, если бы однажды при его очередном унижении не оказался рядом Чертопханов, защитивший Недопюскина и прилюдно заставивший просить прощения его обидчика. С того дня они уже не расставались.

Повествователь рисует неустроенный быт помещика Чертопханова, его неуемную охотничью страсть. А также рассказывает о том, что Чертопханов был способен на подлинно человеческие проявления. Так, он влюбился и сделал своей фактической женой девушку-цыганку Машу. Редкое для русской жизни, судя по описаниям Тургенева, простое, душевное и подлинно человечное общение царило в доме Чертопханова: «…мы болтали и шалили, как дети. Маша резвилась пуще всех, — Чертопханов так и пожирал ее глазами. <…> Маша… запела цыганскую песню. <…> Чертопханов пустился в пляс. Недопюскин затопал и засеменил ногами»[529].