Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII — середины XIX столетия

Впрочем, счастью этому не на чем держаться в жизни русского земледельца. Это временное счастье — лишь мгновение, лучик света в общей мгле жизни. Рассказ «Чертопханов и Недопюскин» сменяется, плавно перетекает в свою кульминацию — финал — рассказ «Конец Чертопханова», в котором Пантелей Еремеевич одно за другим теряет то, что удерживает его на поверхности жизни, — любимую женщину, верного друга, обожаемого коня, и, оставшись ни с чем, умирает.

Мотив ухода Маши, симптоматично-русский, повторяется в ее объяснениях с Чертопхановым неоднократно: «…завелась тоска-разлучница[530], отзывает душеньку во чужу-дальню сторонушку — где уж тут оставаться? Ты Машу свою помни — другой такой подруги тебе не найти, — и я тебя не забуду, сокола моего; а жизнь наша с тобой кончена!

— Я тебя любил, Маша, — пробормотал Чертопханов в пальцы, которыми он охватил лицо…

— И я вас любила, дружочек Пантелей Еремеевич!»[531]

Как и в мгновения высшего счастья, Маша при расставании поет. «…Это она со мною прощается навеки», — угадывает Чертопханов.

Следом за Машей прощается с другом и жизнью Недопюскин. И если после ухода Маши Чертопханов запил, но потом «очувствовался», то теперь он запил по-серьезному. Хозяйство его в конец расстроилось, да он о нем и не тужил. Одна отрада оставалась у него в жизни — конь Малек-Адель. Вскоре, однако, случается новое несчастье: коня крадут. Чертопханов бросается на поиски и по прошествии года возвращается домой с найденной лошадью. Однако позднее выясняется, что найденный конь — не Малек-Адель и что Чертопханов неосознанно надул самого себя, уверившись в том, что пропажу нашел. Чертопханов снова запил, одичал вконец и вскоре оказался близок к помешательству. В припадке страшной тоски, при «одеревенелости чувств», он убивает «не того» коня и вскоре умирает сам. Образами своих героев из трех рассказов Тургенев, на наш взгляд, говорит о некоторой особой черте русского взгляда на мир, название которой — следование своему пути в жизни. Это особое состояние сознания, когда человек оказывается невольным заложником своего особого ощущения собственной миссии в мире, собственной дороги, с которой он не может свернуть, даже когда обстоятельства и здравый смысл подсказывают необходимость сделать это. Так, не может перестать думать и глубоко страдать от ощущения своей «неоригинальности» Василий Васильевич. Не может не замечать несправедливостей, сносить неправду дворянин Чертопханов. Не может, наконец, преодолеть чувство тоски цыганка Маша.

Такие состояния сознания русского человека иногда неверно называют следованием «велениям судьбы». На самом деле их источник находится не вне, а внутри человека. И совладать с ним человек не в силах. Ему остается повиноваться и даже тогда, когда веление толкает его к очевидной гибели.

Вот как описывает сцену своего последнего свидания с Чертопхановым рассказчик: «…глаза Чертопханова медленно раскрылись, потухшие зрачки медленно двинулись сперва справа налево, потом слева направо, остановились на посетителе, увидали его… Что-то замерцало в их тусклой белизне, подобие взора в них проявилось; посиневшие губы постепенно расклеились, и послышался сиплый, уж точно гробовой голос:

— Столбовой дворянин Пантелей Чертопханов умирает; кто может ему препятствовать? Он никому не должен, ничего не требует… Оставьте его, люди! Идите!

Рука с нагайкой попыталась приподняться… Напрасно! Губы опять склеились, глаза закрылись»[532]. Да, иногда удивительно умирает русский человек!

Продолжением темы человеческой судьбы, внутренней предопределенности личности русского человека звучит следующий рассказ «Записок охотника» — «Живые мощи». Блуждая по полям и лесам, охотник-рассказчик наталкивается на плетеный сарайчик — помещение для ульев на зиму. Там, в его полумгле, он не сразу различает лежащую на топчане в углу маленькую фигуру. Каково же было его удивление, когда в ней он узнает с юности известную ему девушку-крестьянку, первую на деревне красавицу, певунью и плясунью. Теперь это высохший почти до кости неподвижный скелет, способный только изредка пошевелить рукой и глазами.

О своем несчастье, падении со ступенек, приключившемся шесть-семь лет назад, после которого она и начала «сохнуть», Лукерья рассказывает тихим голосом, без переживаний, смиренно. Жизнь ее все эти годы протекает при полной неподвижности и вся подмога — изредка навещающая ее девочка-сирота да некоторые знакомые. Все связи с миром для нее теперь ограничились звуками роющего крота под землей, возней мышей, пением птиц, запахом трав.

И тем не менее она не в обиде на бога: «Многим хуже моего бывает!» Не в обиде она и на оставившего ее мужа. Утешением для нее стали молитвы, которые «облегчили души» умерших прежде нее родителей, о чем она «узнала» из сна. Во сне же привиделась и смерть, которой она несказанно обрадовалась и просила взять ее с собой.