Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII — середины XIX столетия

В рапорте на имя Министра народного просвещения чиновник особых поручений Родзянко докладывал: «Рассказ под заглавием „Му-му“ я нахожу неуместным в печати, потому что в нем представляется пример неблаговидного применения помещичьей власти к крепостным крестьянам… Читатель, по прочтении этого рассказа, непременно исполниться должен сострадания к безвинно утесненному помещичьем своенравием крестьянину, несмотря на то, что сей последний честно и усердно исполняет свои обязанности! Вообще по направлению, а в особенности по изложению рассказа нельзя не заметить, что цель автора состояла в том, чтобы показать, до какой степени бывают безвинно утесняемы крестьяне помещиками своими, терпя единственно от своенравия последних и от слепых исполнителей, из крестьян же, барских капризов; хотя здесь выставляется не физическое, но нравственное утеснение крестьянина, но это нисколько не изменяет неблаговидной цели рассказа, а напротив, по мнению моему, даже усиливает эту неблаговидность»[545].

Нам представляется, что Тургенев, не забывая о тяготах крепостного права, смотрел на материал своего рассказа гораздо шире и интерпретировал его в философско-художественном смысле глубже. Очевидно, во-первых, что его Герасим — образ едва ли не былинный, сродни тому же Микуле Селяниновичу, о котором нам часто приходится вспоминать. «Одаренный необычайной силой, он работал за четверых — дело спорилось в его руках, и весело было смотреть на него, когда он либо пахал и, налегая огромными ладонями на соху, казалось, один, без помощи лошаденки, взрезывал упругую грудь земли, либо о Петров день так сокрушительно действовал косой, что хоть молодой березовый лесок смахивать с корней долой, либо проворно и безостановочно молотил трехаршинным цепом, и как рычаг опускались и поднимались продолговатые и твердые мышцы его плечей. Постоянное безмолвие придавало торжественную важность его неистовой работе…»[546]

И «необычайная сила», и «огромные ладони на сохе», и взрезывание «упругой груди земли», кажется, без помощи лошади — все это характеристики фигуры героико-эпического масштаба. Таковой и предстает в повествовании тургеневский крестьянин. И такому крестьянину на самом деле никакая иная речь, чем та, которой внимает возделываемая им земля, не нужна.

Заметим, что пока Герасим находится в деревне, пока он обрабатывает землю, тема его крепостной неволи никак не просматривается. В деревенском бытии он не чувствует себя несвободным. Здесь он равен себе и сюда возвращается после гибели Му-му. Таким образом, его немота не столько отсутствие речи, сколько ее инобытие: безъязыкими выглядят люди из окружения барыни, и она сама в их числе. Они — существа противоестественного, немого, а точнее, немецкого (вспомним о происхождении слова «немец» в русском языке) мира. Барыня — образ мрачного одиночества старости, образ смерти в противовес живой, естественной, природной натуре Герасима: «скупая и скучающая старость», «день ее, нерадостный и ненастный», «вечер ее чернее ночи». Тлетворное дыхание смерти распространяется в окружающем ее мире, в мире ее московского дома. Челядь — люди невыразительные, напуганные, от страха перед барыней (чем объяснить этот страх?) всегда готовые на мелкую злую подлость, особенно когда соберутся вместе.