Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII — середины XIX столетия

Обращение к «жизни действительной» осуществляется у Пушкина с помощью системы рассказчиков, в которую включен и условный автор (в «Повестях», например, это И. П. Белкин). Какой эффект это дает? С помощью разветвленной системы повествователей, не имеющих профессионального отношения к литературе и принадлежащих к разным социальным слоям (от какого-нибудь пивоварова сына в «Станционном смотрителе» до старинных русских помещиков в «Барышне-крестьянке»), с помощью этих простодушных рассказчиков, их субъективного, иногда весьма примитивного видения Пушкин, умышленно скрывая свою позицию — взгляд профессионального литератора, создает, по сути, образ некоего общего мировидения русского человека на российскую действительность, мировоззрения, проистекающего из самой этой действительности. Причем такой художественный прием используется им не только в «Повестях Белкина», но и в других прозаических произведениях — прежде всего в «Капитанской дочке».

Таким образом, вне актуализации этой разветвленной системы повествовательных «голосов» экранизация пушкинской прозы вряд ли может быть близкой оригиналу, а значит, и воплощенному в нем мировоззренческому содержанию. Не случайно У. Гуральник одной из центральных проблем в экранизации вообще видит проблему «образа рассказчика в литературе и в кино» и, рассматривая ее, обращается прежде всего, конечно, к прозе Пушкина и ее экранным вариантам.

Отметив эту особенность, мы должны констатировать, что ни один из известных нам режиссеров, создателей экранных воплощений пушкинских «Повестей Белкина», не обращается к системе рассказчиков, ни один не пытается увидеть и самого условного автора — Белкина, мировидение которого как видение рядового провинциального помещика, а их было в России бесчисленное множество, имеет существенное значение для постижения общемировоззренческого содержания рассматриваемого произведения.

Обратимся для примера к «Станционному смотрителю» Желябужского, о котором уже шла речь ранее. Повествование ведется от лица некоего титулярного советника, который передал свои записки, зафиксировавшие его жизненные впечатления, самодеятельному писателю Ивану Петровичу Белкину. А чиновник и сам опирался на рассказы Вырина, а затем какого-то пивоварова сына и т. п.

Способны ли все эти люди дать оценку жизни, которой они живут, на серьезном мировоззренческом уровне? Вряд ли. За исключением, может быть, чиновника-повествователя да еще самого Белкина. Белкин пытается сделать из переданного ему материала мелодраму на библейскую тему возвращения блудного сына (дочери в данном случае), а чиновник вяло рассуждает об особенностях образа жизни станционных смотрителей вообще да восхищается смотрителевой дочерью Дуней, попутно фиксируя подробности провинциальной русской жизни. Собственно, из этих прозаически организованных подробностей и деталей вырастает образ всеобщей бесприютности от переживания бесконечных пространств российской провинции, заброшенности в них человеческой души и ее неприкаянности. Никто не чувствует себя здесь вполне осуществленным. Даже Дуня, обретшая, казалось бы, счастье с любимым, богатым и удачливым Минским, счастливо обремененная семьей и пр.

В чем же загадка российской безысходно бесприютной несчастности, ставшей прозой повседневности? На эту тему, пожалуй, мог бы поразмышлять экранный толкователь пушкинской прозы.

Упомянутый нами фильм Желябужского никак не предусматривает воплощения на экране системы рассказчиков. Как отмечает Гуральник, немое кино «было бессильно реализовать такой „литературный прием“: в арсенале его выразительных средств не было эквивалентного „заменителя“, вся сумма кинематографических приемов, лишь косвенно выполнявших функции рассказчика, не давала эквивалентного результата»[562]. В любом случае, как уже было отмечено, интонации пушкинской прозы затемняются мелодрамой.

Правда, в 1949 г. появляется звуковая версия «Коллежского регистратора». Были сокращены эпизоды, уводящие сюжет от пушкинского первоисточника. Но главная задача реставраторов сводилась к «вмонтированию» в старую ленту образа рассказчика. После вступительных титров на экране крупным планом появляется книга Пушкина. Спустя несколько кадров она в руках чтеца. Сидя за столом, артист Вс. Аксенов перелистывает книгу, задумывается и, обращаясь с экрана в зал, читает избранные места из интродукции. Тот же прием использован и в финале. Подчас чтец по ходу фильма комментирует отрывками пушкинского текста те места, которые, по убеждению новой редакции, нуждались в комментарии. Его голос звучит за кадром.