Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII — середины XIX столетия

Здесь заявляет о себе не только довольно поверхностная попытка как-то конкретизировать образы главных героев, но, очевидно, и желание оставаться на уровне требований «кассы». Вот почему Маша Миронова (арт. Каролина Грушка) отвечает скорее образу, нарисованному коварным Швабриным («знаю по опыту ее нрав и обычай»), нежели пушкинской целомудренной трактовке. Осовременивая героев, отодвигая в сторону ту меру наивности и целомудрия, которая так нужна была Пушкину именно в художественном смысле, авторы опошляют сюжет. Загадка же пушкинского сюжета в том, что Пугачев действительно становится посаженым отцом Гринева, кровавым отцом, благодаря которому, однако, совершается брак юного дворянина с бунтующей Родиной, в результате чего и рождается из пучины бунта его, Гринева, собственный дом.

«Капитанская дочка», подчеркнем еще раз, не только исторический, но и семейный роман, роман воспитания, где одна жанровая характеристика есть оборотная сторона другой. Мировоззренческая установка автора здесь такова: русская семья в страшных муках вынашивается историей, а история становится живой и пульсирующей плотью, обретающей насущный смысл, поскольку оплодотворяется семейной «мыслью».

Тема воспитания такого понимания истории в Петре Гриневе (арт. Матеуш Даменцки) и его возлюбленной отсутствует в фильме. Привлекательная внешность польских актеров, может быть, и стала ресурсом зрительского внимания, но не стала ресурсом сюжетного развития, соответствующего замыслу Пушкина. Петруша и Маша существуют в картине независимо от кровавых сцен русского бунта в том единственно возможном соотношении, о котором шла речь выше. Мелодрама на фоне русской истории победила.

У Пушкина Петруша какое-то время живет книжной игрою в жизнь, пока не подхватывается стихией русского бунта, «и тут кончается искусство, и дышат почва и судьба». Кровью подпитывается взросление русского недоросля, который после пережитых событий скажет, что они были для его души «сильным и благим потрясением». Кончились книжные забавы, детство и отрочество, книжная любовь, стихи и дуэль — почуялось дыхание «почвы и судьбы».

Явление исторической судьбы русской душе («воз не воз, дерево не дерево», «или волк или человек») так описано в лирике XX в. русским поэтом Ю. Кузнецовым:

Когда кричит ночная птица,
Забытым ужасом полна, —
Душа откликнуться боится:
Она желает быть одна.

Но дико слышать ей от века

Рыданье века, хриплый вой
И принимать за человека
Дорожный куст, объятый мглой.

Нельзя сказать, что опытные кинематографисты во главе с Прошкиным совершенно не обладают чувством стихии русской истории, не ощущают ее «сильных и благих потрясений». Такое чувство присутствует в тяжелом внимательном взгляде уметчика Дениса Пьянова (арт. Петр Зайченко) на насилия, чинимые «злодеями»; в неожиданно бородатой физиономии Сергея Маковецкого (Швабрин) в кругу тех же «злодеев». Похоже, не Гринев, не Маша и даже не Пугачев выдвигаются в картине на первый план, а как это было и в других экранизациях — именно Алексей Иванович Швабрин, роль которого напряженно и страстно играет Маковецкий, ломающий рамки мелодрамы. В облике такого Швабрина угадывается глубокая задумчивость, беспокойство, одинокая тоска души, отчаянное желание понять, что же с нами всеми происходит. Достичь такого понимания хотел, вероятно, и режиссер, и опытные сценаристы Г. Арбузова, С. Говорухин, В. Железников. Но слишком высокой оказалась планка этико-философских поисков Пушкина, заключенных в художественную форму «свободного романа».