Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII — середины XIX столетия

Смерть маячит, как правило, за плечами гоголевских государственных чиновников, крупных, «средней руки» и даже мелких, поскольку лишены они действительной опоры дома, а еще поддались соблазну накопления чичиковской «копейки» или «построения Шинели» — гротескный образ смертельно всеохватывающей человека Вещи, метафора какого-то гроба, навеки заточающего душу человека. Чичиков, например, как и Хлестаков, как Поприщин, Башмачкин, принципиально бездомен не только в духовно-нравственном смысле, но и просто — в материальном. Он мечтает об уютном гнездышке, семье, но не имеет их и никогда не имел.

Государственный мундир — не единственная ипостась дьявола у Гоголя. Эта ипостась не заслоняет от взгляда Автора, хотя часто и взирающего на свою родину из «прекрасного далека», самой России, ее народа в целом и в отдельности частной человеческой судьбы. Более того, Россия как единый и целостный Дом вдохновляет гоголевского Автора и обеспечивает его самостояние в борьбе с происками дьявола, в борьбе со Смертью.

Отечественная классическая словесность всегда видела за декорацией государства живую плоть и дух национальной природы, рода, народа, умела не смешивать одно с другим. Но при этом понимала и тесную спаянность в России государства, власти и народа. Кроме того, для русской литературной классики, как уже говорилось выше, характерен неистребимый образ дороги. Знакома она и гоголевскому Автору, который соблазняется ею и проклинает ее, поскольку не уют родного дома сулит она ему, а удручающее странствие.

Обременен переживанием дорожной тоски и Автор в экранизации Швейцера. Даже в прекрасной Италии его не оставляет ощущение дорожной зябкости. Мы видим, как его высокая худая фигура кутается в дорожный плед, будто бы стремясь защитить себя от дорожного холода, а то и от холода родной России, который достигает его и здесь — в «прекрасном далеке».

В фильме Швейцера играют великолепные актеры, весьма убедителен А. Калягин в роли Чичикова. Но в целом картина тяжеловесно обременена обилием персонажей и сцен, иногда просто затемняющих, что называется, «гоголевский» смысл вещи.

Уже в 2000-е гг. появилась еще одна телевизионная версия «Мертвых душ», на которой мы остановимся подробнее хотя бы потому, что ее создатели предложили своеобразную энциклопедию гоголевских образов. Не зря фильм сценариста Ю. Арабова и режиссера П. Лунгина называется «Дело о „Мертвых душах“. Фантазия на темы произведений Н. В. Гоголя». Авторы экранизации явно претендуют высказаться по сути творчества классика, не отставляя, как это было в предыдущих экранизациях, мистическую сторону гоголевских произведений, а, напротив — ее акцентируя.

Очевидность намерений проступает уже в прологе, рефреном прошивающем сюжет восьмисерийной картины. Главные герои пролога — Лужа и верстовой Столб-указатель, символизирующие мифологические пространство-время того захолустного Города, от которого «хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь» («Ревизор»). Эта реплика Городничего звучит и в фильме. Здесь Антон Сквозник-Дмухановский уже губернатор, так сказать, глава того Города, в образе которого запечатлена вечно провинциальная, знаменитая «чушью и дичью» по краям дорог, огромная пространством Русская земля, часто наблюдаемая Писателем из «прекрасного далека». Есть в фильме и пародийный образ самого Писателя, засевшего в далеком католическом городе «Рыме» с подзорной трубой, чтобы лучше видеть все российские безобразия. Этот образ возникает в признаниях чичиковского Петрушки, сильно выросшего интеллектуально, а может быть, и нравственно.

Итак, создатели картины, пусть часто и в пародийно-ироническом ключе, все же всерьез озабочены прошлым и настоящим, а возможно, и будущим России. Но в то же время заметно, что авторы экранизации бесстрастно обличительны едва ли не по отношению ко всем персонажам своей картины, что несвойственно Гоголю. Гоголь всегда любит своих персонажей, даже отрицательных, поскольку они составляют некое живое единство, саму жизнь. Эта гоголевская любовь продиктована неизбывным стремлением преодолеть холодные объятия Смерти, происки дьявола. Авторское сочувствие к людям пробуждается тотчас, как обнаруживается живое движение человека — в любой его форме, пусть и в форме, например, кулацкой заинтересованности Собакевича в своих крестьянах или в склонности Ноздрева тащить за собой вереницу пьяных скандалов, «историй».