Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII — середины XIX столетия

Иначе разворачивается сюжет в фильме. Мировоззренческие установки нашей творческой интеллигенции еще более отчетливо определяются в постсоветские времена и еще дальше отходят от гоголевских позиций. В XXI в. отечественному государственному чиновнику нечего бояться. Персонажи фильма давно не только пережили, но и изжили свой имперский страх. Чиновникам дознаватель Шиллер совершенно ясен, в отличие от Хлестакова и Чичикова у Гоголя. Они довольно скоро подбирают к молодому человеку ключи. Да ведь и в самом начале картины высокопоставленные Бенкендорф — Дубельт прямо говорят о том, что намереваются Шиллера «скормить» чиновничьей гидре города N. И скармливают…

И разве может быть по-другому в городе, который выглядит своеобразным Некрополем, лишенным в фильме той карнавальной праздничности, которую находим у Гоголя. Сатирически мрачные интонации возникают в картине по той причине, что создатели видят в образе Города не просто государство, а тоталитарно-бюрократическую Систему на все времена, актуальную и в настоящем. В этой Системе живая жизнь абсолютно невозможна, а поэтому она (Система) заслуживает самого страшного и самого последнего Суда, испепеляющего всю эту нечисть вместе с ее крысиным Хозяином. Откуда уж тут взяться простодушному веселью, которое так свойственно Гоголю и которое он черпает из народного мироощущения, из праздничного мироощущения «Вечеров»?

Не щадят кинематографисты и изобретенного ими героя — молодого чиновника Шиллера, то и дело совершающего разные глупости, произносящего либеральные речи в духе Чацкого. Мы понимаем, что авторы фильма иронично, а может быть, и зло подсмеиваются над идеализациями такого рода. Оба автора картины хорошо помнят и по-своему оценивают романтизм шестидесятников, с которыми находятся, в определенном смысле, в духовном родстве. Романтический идеализм героя подчеркивается его фамилией — Шиллер, почерпнутой, конечно, из «Невского проспекта», где, кстати, кроме Шиллера, есть и Гофман. Этим прозвищем награждает героя к концу фильма сам Бенкендорф, в свою очередь как бы потешаясь над ним. У Гоголя Шиллер и Гофман — добросовестные немецкие ремесленники и одновременно сниженный образ европейской романтической традиции, окунувшейся в российский быт, мистическую прозу петербургских будней.

В игре фамилиями классиков немецкой романтической литературы есть нечто принципиальное для нашей словесности. Шиллер — немец, в том смысле, что — чужак, отщепенец, для русской жизни — иностранец, немой. Как известно, в отечественной классике немцем выглядит всякий, выбившийся из привычного течения нашего существования, противостоящий ему всем своим образом жизни: правилами и обычаями и, конечно, мировоззрением. У создателей фильма эти моменты, как и многие иные, пародийно переосмысливаются. Ведь имя-отчество у их героя — Иван Афанасьевич. И он, совершенно очевидно, находится в родстве с известными старосветскими помещиками Афанасием Ивановичем и Пульхерией Ивановной. Таков лоскутно-цитатный принцип построения киносюжета. По его логике, кинематографисты скрещивают миргородскую идиллию с петербургскими «арабесками», причем преобладает настроение последних. И здесь они оказываются гораздо более жесткими, нежели оригинал. Им не жалко родительскую чету, поскольку, как было установлено, нельзя питать какие-либо чувства к тем, кто населяет Мертвый город.