Русское окно

Этот ждет государственных похорон, уже четыре дня в холодильнике. Первый человек Торговой палаты Гамбурга. Сладкая смерть в одной из гостиниц на Репербане.

Вытащите до конца.

Арно вытаскивает ящик. Показывается лицо с мясистыми щеками и короткой седой щетиной, широкий нос и толстые губы.

Пойдемте, говорит Арно и закрывает ящик.

В кабинете, пока Арно ищет какую-то документацию, Руди выпивает еще один коньяк.

Вечером встречаюсь с приятелем из городской полиции. Может, он закажет встречу уже на завтра. На всякий случай дайте мне ваши паспортные данные. Напишите здесь, говорит Арно и протягивает Руди небольшой блокнот.

В кабинете неожиданно становится светлее. Дождь прекратился, облака поднялись, потоки солнечного света прорвались в «Парадизо».

Вы полагаете, я смог бы у вас работать?

Конечно. Стоит попробовать, говорит Арно. У меня постоянно работают только Бруно и Франц. И шофер Дитер. Остальные приходят и уходят. Но до этого надо привести в порядок ваши бумаги.

Арно разглядывает написанное Руди.

Я как раз еду в те края. Отвезу вас прямо домой.

От «Парадизо» до квартиры, от квартиры до «Парадизо»

Путь от «Парадизо» до квартиры, от квартиры до «Парадизо» повторится сотни раз. В поле зрения попадают фасады, углы, площади, парки, части переходов подземной железной дороги, которые он ранними утрами преодолевал быстрыми шагами, сиденья двухэтажных автобусов, физиономии пассажиров. Он был нотой в симфонии города. Передвигался, удивлялся, ловил собственное вдохновение, легкие вздымались как паруса, мачта тела колыхалась во время грозы, хотя день был солнечным и без дуновения ветерка, но это только казалось незнакомцу, сидевшему напротив в вагоне подземной железной дороги, кому-то, кто уже будет забыт на следующей станции, и как все это началось, разве можно определить начало, только новый абзац в тексте, написанный дыханием, ходьбой, занятиями любовью, когда меняются намерения и страсти, прочные рамки, в которые можно включить небрежный взгляд, а как прекрасно отдаться, заметить то, что обычно проходит неотмеченным, сломать целое, которого, правда, нигде нет, эту видимость, созданную заблуждениями, потому что так было легче, бежать за нарисованной воображением картиной, размахивая, как живодер, проволочной петлей. Первого такта не существует, всегда и всюду только новый абзац. Скажем, появление «У веселого сапожника». Что-то его подтолкнуло войти именно в этот паб, а потом все завертелось, потому что должно было завертеться. Он одолел препятствия, доверившись хаотичным джунглям в себе, джунглям, полным ошибок и заблуждений, или же он так видит, пока каждым новым шагом оценивает смысл предыдущего, вместо того чтобы идти, куда ведет дорога, он – сила, которая меняет рельеф. И откуда у него стремление стать каналом, укрощенной водой, которая шумит по обозначенному пути в бетонных берегах, когда жизнь едина и неделима? Любая жизнь. Молодость, старость – это все глупости, их не существует, это лишь клетки, потому что все вырастает из них, до и после, и только они единственные, и это навсегда. Чем будет жизнь без этого? Любое уравнение неверно, единственный смысл в поиске, шаги, которые привели его к пабу «У веселого сапожника», и задолго до этого была терраса на улице Королевича Марко, был пустырь в Новом Белграде, по которому он бродил после второй попытки в Академии, были прогулки с Даниэлем, было прибытие на вокзал Келети в Пеште.

Ходи, Руди, ты только ходи