Русское окно

Как давно это было. Я только складываю слои, едва прикасаясь к чему-либо, и всегда поступаю так, насколько знаю себя. Поймать мысль и не позволить ей усохнуть, наблюдать в щели, смотреть, куда меня все это приведет. Лживый проводник возьмет деньги вперед и вместо того, чтобы перевести через границу, оставит меня в лесу, а после меня появится второй, третий, а за ними еще пойдут. Какая передовая сегодня утром, надо было прихватить газеты, почитал бы их, не знаю, что это за газеты, какие-то местные, появившиеся в пригородном поезде, забытые на сиденье, никогда не беру их в руки, потому что брезгую, все равно что пить воду из чужой бутылки, а вот сегодня утром мне не противно, может, потому что она была испещрена фломастером, словно ее читал дотошный пенсионер, с первой до последней полосы, кроссворд решен до конца, вот, наверное, наездился, и потом цифра обведена несколько раз кружком, и так вот, удивляясь, все чертил карандашом, 7872 профессии существует сегодня в мире. Невозможно все их перечислить, и только несколько их исчезло, и сколько новых возникает, но все цивилизации питаются, повара вечны, и мойщики трупов тоже. Я всегда занимаюсь чем-то другим, и так будет всегда, не раздумывать, хорошо это или нет, вот так. Мой первый труп уже был обозначен, тело лежит на столе, а шаги откуда-то снизу, отцовская журналистика, его ночные шаги, стук «Империала», и теперь в «Парадизо» – журналистика, настоящее слово, это аккредитация на том свете. Бруно молчит, никогда ничего не комментирует, долго изучает фотографию, после чего мастерски, всего несколькими четкими движениями придает требуемое выражение. Брить – самое легкое, пройдешься машинкой как по тесту. Кожа не дышит, предварительно надо тряпкой убрать влагу после купания, чтобы мертвеца было легче одеть, ногти покрывают бесцветным лаком. Франц время от времени произносит слово-другое, говорит: слушай, старик, ты никогда не выглядел так здорово. Обязательно проверить карманы, и если что-то находишь, то Хельга вызывает родственников. Потом в поезде разглядываю пассажиров, что у них в головах творится, когда направляются к столу. Есть люди, которые всю жизнь чего-то боятся, говорит Франц. В итоге умирают в собственных комнатах, потому что боятся лифтов, опасаются толпы, им страшно летать на самолетах. У них кожа другая. А есть такие, что шастают по джунглям, залезают на Гималаи, открывают другие континенты, летают в космос. Я уверен, что тех, кто прячется в четырех стенах и лишает себя жизни, больше, чем тех, кто погиб, подвергая себя опасности. Франц сегодня рта не закрывал. Он уже семь лет занимается этой работой и говорит, что еще ни разу не видел себя во сне на столе в «Парадизо». Чего только не случается во сне, но мойщик трупов не снится никогда. Одна девушка бросила его, когда он рассказал, где работает, и с тех пор он говорит всем, что работает в геологическом институте. Слушай, малый, говорит он мне сегодня утром, говори женщинам, что работаешь в музее, но вспоминай про «Парадизо», если только не захочешь моментально избавиться от них. Бруно уехал в Австрию на выставку похоронных принадлежностей. У нас сегодня было жарковато, доставили четыре трупа. Одна красивая девушка, перерезала вены. Кристина Тиз, написано на деревянной пластинке, привязанной бечевкой к большому пальцу правой ноги. Обычно я не смотрю на имена, потому что все начинается с имени. Но тут я не устоял. Зачем она это сделала? Такая красивая, стоило только преодолеть кризис, удалиться от самой себя на некоторое время. Работая, я все время думаю, прокручиваю старые фильмы, чтобы не снимать новые. Говорю себе, слушай, ты погружаешься, стань якорем, упавшим на самое дно, так тебе будет спокойнее всего. Гудят глубины, хоры мертвецов, без паники. Так мне легче, во втором лице. И не только Франц, но и Стелио, и Вацлав разговаривают сами с собой, я слышал, как Вацлав говорит: Это ты, Ваци, отлично сделал, тебе бы египтяне позавидовали. Поэтому и я говорю, ты, Руди, уехал, не спрятался в кустах, как раненый зверь, не зализываешь раны. Кристину выкупал, причесал, одел, после чего Ваци сделал свое дело, Дитер завтра отправит ее в часовню. Все именно так, как и должно быть. Кружка пива так хороша, подожду немного, пока пена осядет, не люблю хватать губами пустоту. И тогда большой глоток. Больше не думаю параллельно, теперь одно за другим. Если Фогель, то до конца, и только Фогель. Дрожать, не отказываться. Все принадлежащее мне где-то существует. Труднее всего сохранить эту настоящую линию, не свернуть в сторону. Вернуться к началу, избежать перемен. Как Даниэль. Всю жизнь только констатировать. Быть слугой своим возможностям. Это я толково заметил. Все так хорошо складывается, что-то выстраивается, идти до конца. Нет дороги без сапожника. Сначала был тот, на улице Кирайи, длинные пальцы как у пианиста, его молодая жена с ватой в ушах. Видишь, как все обернулось той ночью «У веселого сапожника». Еще далеко до картонных ботинок. Ходи, Руди, ты только ходи. Я где-то здесь, между первым и вторым лицом, на площадке между этажами. Нас много, и потому мы, все мы – это он. Таков он, потому что в жизни не слишком-то занимался собой. Какая верность пути, какое вдохновение, и разве важно, откуда он отправился после того, как сумел одолеть стрелки? Пока доберусь домой, забуду все, что хотел записать. Слова без посыла – пустая скорлупа. А посыл невозможно забыть, но и вспомнить не могу. Приезжаю, и они вспоминаются сами. И поэтому ходи, ты только ходи. Ничто невозможно перескочить, жизнь надо пройти. Это та оборотная сторона хронологии, которая вечно стережет тебя. Я исполнен силы, я спокоен. Спокойнее не бывает. Какая разница, в «Херти» ли я или в «Парадизо». Манекены там, манекены здесь. На столе все видно, любая шероховатость кожи, суставы, шрамы, ревматические пальцы, наросты, тихая работа артрита. Это снаружи. Не хватает шифров банковских счетов, электронного адреса. В Швейцарии есть три интернеткладбища. Урну носишь с собой, а на сайте покупаешь участок, ставишь памятник с фотографией. Арно говорит, что это будущее мертвецов. Вчера мы прогулялись по одному такому кладбищу. Настоящий лексикон покойников. Одним кликом откапываешь кого пожелаешь. Не только данные с памятника – имя, даты рождения и смерти, – но и вся биография. Пепел можешь носить и в перстне, говорит Арно. Да, дорого, но спрос большой. Изменяется структура углерода, и пепел мертвеца превращается в алмаз. Могила в перстне. Путешествие от одной структуры углерода к другой. Это и есть вечность, навсегда. Зависит от того, как посмотреть. И что сможешь увидеть. Но это вечность не волнует. Больше не волнует и меня. Кто знает, что нас ждет после станции Углерод? Люблю розовые фасады. Отель «Мирамар». Поискать Жоржетту? Алиса. Куда-то я подевал ее телефон. Вывернуть все карманы. Долой мысли, которые требуют немедленного воплощения. Пойти на Репербан, и что там попадется в сети. Смеркается. Ночь опускается на динозавров, на ганноверские леса, на Эльбу. До завтрашнего утра все фасады будут одинаковы. Когда ты на улице, то все равно где – на Репербане или в Казахстане.