Русское воскрешение Мэрилин Монро

Гигантские экраны погасли. Стотысячные трибуны начали медленно осознавать, что произошло на их глазах. Я не стал дожидаться, когда они одновременно ринутся к выходу и на улицы: я торопился. Как и ожидал, ни одной из наших машин я уже не увидел, все они унеслись в ближайшую больницу. Я поймал такси и через полчаса уже был в воротах коттеджного поселка.

Предъявляя охраннику пропуск в проходе для пешеходов, я заметил в сумерках их помещения мелькание телеэкрана.

– Ленин жив? – спросил я.

– Операцию делают. Как же вы Ильича не уберегли! Растяпы! – и охранник презрительно выругался.

Я прошел к своему мотоциклу, вывел его на асфальт подъезда и взглянул в последний раз на дверь коттеджа. Внутри мне делать было нечего, сюда я уже никогда больше не вернусь. Но я торопился, и все по тем же делам. Домой, к своему телевизору. Я своими глазами должен был увидеть, что произошло на стадионе. Все это подробно должны были записать с десяток телеоператоров, ползавших вокруг сцены. По телеканалам всего мира должны были сейчас начать крутить эти потрясающие кадры. В режиме нон-стоп трансляцию самого грандиозного шоу, со смертью суперзвезды в прямом эфире.

В этот коттедж я больше никогда возвращаться не собирался, но дела, связанные с ним у меня оставались.

У меня дома хорошее кабельное телевидение, я смотрю новости и передачи со всего мира, поэтому, как только сел в кресло, сразу погрузился в водопад мировых новостей. Меня интересовало в новостях две вещи: кто стоял с Лениным в момент выстрелов, – и, главное, кто не стоял! – потому, что я этого не видел, отвлеченный темным пятном в углу сцены. И второе, где был все это время Ребров?

С новостей с московского стадиона начинались новостные программы всех мировых каналов каждые новые полчаса. Но один канал, американский Си-эн-эн, специализирующийся на новостях «живьем» с места событий, крутил ключевые картинки непрерывно. Я выбрал первым его и впился в экран.

Первое, что я узнал: в больнице скончался Владимир Ильич. Я уже был готов к этой новости, но все равно во мне сразу разлилась горечь утраты ставшего близким мне человека. Я смотрел на экран, вспоминал его лицо, последние слова, сказанные мне, и ждал картинок со стадиона.

Зачем мне это все было нужно? Потому, что я никогда не оставляю, – или никогда не хочу оставлять, – за собой висящих, незаконченных дел, где затронута моя профессиональная или мужская честь. Никто мне за это не платит, зато я остаюсь мужчиной.

Вскоре я увидал то, что хотел. На экране в замедленном режиме появилось сначала размазанное темное пятно из угла сцены, затем это пятно превратилось в спину человека закрывшую четверть экрана, был виден прыгающий наперерез пулям Пурба, раздались щелчки выстрелов. Картинка на несколько секунд зависла на телеэкране, и я рассмотрел, кто был еще на сцене. «Четверка» в этот момент была лишь «тройкой»: Фомина среди них не было.

Потом на экране я видал себя, короткую свою борьбу с убийцей, и подскочившую к нам Мячеву. Мячева была обращена спиной к футбольному полю и к операторам, и ее руки и их «работа» не были видны. Или, возможно, не показаны из этических соображений. Я просмотрел этот блок новостей до конца, потом диктор рассказал о погоде, и все началось сначала. Я пощелкал пультом по другим каналам, поискал что-нибудь новенького, – других ракурсов съемок, а еще лучше – панорам вокруг сцены. Кое-что я увидал, но мало. Лицо Реброва ни разу нигде не промелькнуло.

Я пошел в кухню перекусить, и все спокойно обдумать. Живу я в квартире один, семьи у меня больше нет, готовлю себе и провожу вечера один. К этому давно привык, и мне это нравится. Через полчаса я снова щелкал пультом телевизора.

Перескакивая с канала на канал, я случайно задержался на самом захудалом и балаганном из них. Там как раз начинали передавать последние новости. Дальше скакать было некуда, и я их все прослушал. Так я узнал, как это потом выяснилось, самое для себя важное.

Убийцу, наконец, опознали. Это был пациент одной из подмосковных психиатрических лечебниц. Параноик. Почти все его родственники в двух поколениях были либо расстреляны, либо провели половину своей жизни в колымских лагерях, даже сам он родился советском концлагере. Когда этот человек сошел с ума, то постепенно его паранойя переросла в манию мести большевикам. Он не был буйным, но его держали изолированно. Как он оказался сегодня на свободе, – ведется следствие. Стрелял этот сумасшедший из пистолета «ТТ» китайского производства со спиленным номером.

Поглядывая на повторные кадры репортажей из больницы, я достал телефон и позвонил Фомину.

– Я вам еще нужен? – не здороваясь, спросил я.

– Не знаю. Позвоните утром, – и тот прервал соединение.