Русское воскрешение Мэрилин Монро

Есенин, к своим тридцати годам никогда не пробовал алкоголя: в Индии, по религиозным и иным причинам действовал суровый «сухой» закон. Перед каждым въездом в его родной Мумбай стояли блокпосты, на которых могли проверить каждую въезжающую машину. Поэтому больше всего поэт любил простую «травку» – афганскую анашу. Именно под ее кайфом он написал свои лучшие стихи. Но, с возрастом, запросы начали меняться, поэтическая муза потребовала большего, и поэт сел на иглу. Деньги он зарабатывал переводами и песнями на свои стихи, исполняя их на многочисленных индийских праздниках.

Алкоголь поэту понравился, и первую неделю он почти не выходил из своей комнаты, общался только с сестрой и писал новые стихи. Но ко второй неделе ему стало скучно взаперти, он пожелал общества, деятельности и песен перед публикой. Фомин не мог допустить этого. Вскоре должен был прилететь Ленин, а любые и неминуемые скандалы вокруг его брата могли все испортить, бросить тень не только на него самого, но и на партию. Малейшие отрицательные эмоции, вызванные у миллионов избирателей братом-наркоманом, ставили на планах партии крест.

Фомину все-таки пришлось вывозить поэта в общество. Он возил его в офис партии, поручал кое-какую работу в предвыборной горячке: сочинять строки листовок, воззваний, будущих телевизионных агиток и тому подобное. Но делать этого вовсе не стоило: поэт начал вникать в суть их идеологии и политической программы. Они ему очень не понравились.

К концу месяца, за неделю перед прилетом Ленина, поэт стал неуправляем. Употребляя алкоголь вполне открыто, понемногу, но очень часто, из маленькой карманной бутылочки, он начал писать стихи и агитки – против самой партии ленинцев. Имея доступ в Интернет, он начал посылать свои антикоммунистические опусы в газеты. А в социальных сетях и на поэтических форумах он становился очень известным и популярным человеком. Он завел даже под своим именем, – знаменитым именем! – собственный блог. Этим он и подписал себе смертный приговор: провокатору было не место в рядах партии.

Второе, о чем умолчал генсек, было о его дальнейших планах. Эти планы были грандиозны, но знать их было пока рано даже ближайшим членам политбюро его партии. Генсек справедливо полагал, что его обязательства перед спонсором после встречи в аэропорту в пятницу, а уж тем более после выстрелов в воскресенье, не только полностью будут выполнены, а многократно перекрыты. Фомин не разбирался в чужих финансах, но догадывался, что такой пройдоха, как Левко, своего никогда не упустит и использует ситуацию по полной. Но на этом их дорожки должны разойтись навсегда. Им никогда не было по пути, но пока принуждали обстоятельства. Теперь это заканчивалось. Вскоре всех ожидает большой сюрприз. Но это будет уже совсем иная история, и Левко тут не причем. Выплывет этот жуликоватый банкир после этого, – повезло ему, а нет, – туда ему и дорога!

Когда во втором часу, в понедельник, миллиардер Левко сел, наконец, за обеденный стол и по стилю сервировки вспомнил, что сегодня ему готовил французский повар, он почувствовал, как устал за эти дни, и ему захотелось полностью расслабиться. Он заслужил и отдых, и полный покой. Хотя бы на час. Ничто уже не могло приключиться с его полутора миллиардами долларов, глаза и голова могли отдохнуть, а он – насладиться французской кухней: Ленин уже не воскреснет, а до выборов оставалось больше месяца. За время ланча его полтора миллиарда могли только прибавить еще несколько миллионов, и он не хотел им мешать. Левко встал из-за стола и сделал то, чего никогда не делал. Он подошел к висящим на противоположной стене двум мелькающим плазменным мониторам и выключил их. Так закончился второй, самый счастливый акт финансовой оперы господина Левко. После изысканного французского обеда и антракта ему предстоял третий акт, заключительный.

Закончив ланч, Левко не торопился обратно за стол, к мониторам. Он пребывал в состоянии полного блаженства. Даже мелкие неприятные мысли отступили перед искусством французского повара. Ему хотелось продлить как можно дольше состояние редкого безоблачного счастья. Поэтому, когда, расслабленный, он вернулся к своему столу и взглянул на мониторы, на таблицы и графики, которых не видел уже почти час, то ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, что он должен был там увидеть.

Но и через несколько секунд, еще не отойдя полностью от счастья, ему показалось, что мониторы кто-то, ради шутки, перевернул сверху вниз. Графики показывали не подъем на горную вершину, как час назад, а крутой спуск в глубокую пропасть. Но шутить в его кабинете никто бы не мог. И Левко, так и не сев в свое кресло, упал грудью на стол, чтобы увидеть графики и таблицы вблизи.

Полутора миллиардов долларов у него больше не было. Не было и следа от них на мониторах. В окошках, где были многозначные цифры, теперь было пусто. Прошло еще несколько десятков секунд, а Левко так и не вошел в тему и не понял до конца, что же произошло. Его мозг сопротивлялся, не хотел покидать страну счастья и входить в юдоль боли.